Дарья Легейда

Алина, 19 лет, каждое утро пробиралась через шумный киевский рынок «Житний» к подземному переходу возле метро «Лукьяновская». В рюкзаке — бутерброд с сыром, завернутый в газету, и потрепанный блокнот с текстами песен. Ее выступления собирали кучку студентов и бабушек, бросавших в гитару мелочь. «Слушай, ты бы хоть ритм поправила», — кричал как-то парень из кафешки напротив, вытирая руки о фартук. По вечерам она подрабатывала в пирожковой на Подоле, разгружая тесто из фургона, пока владелец,
Надежда Белова каждое утро пробирается через разбитую дорогу к одноэтажной больнице в селе Заречное, где вместо аппаратуры — ржавые койки и аптечка с аспирином. Фельдшер Иван, в засаленной куртке, бросает: «Опять морфия нет?» — «Собирай ромашку, обезболит», — отрезает она, натягивая перчатки с дыркой на указательном пальце. Вчера принимала роды в доме у Мельниковых — роженица кричала на старую клеёнку, а муж пил самогон в сенях. Сегодня — перевязка ноги Василию, который пилил дрова пьяным:
Марина выгружает чемодан с потёртыми наклейками «Киев-Львов» у дома с облупленными синими ставнями. Отец, Николай, встречает её молча, пальцы в краске от масляных холстов в мастерской. «Ты зачем вернулась? Тут тебе не галереи модные», — бросает он, разглядывая её розовые волосы. На рынке Оксана, в фартуке с пятнами от свёклы, шепчет за прилавком: «Твой Андрей теперь с Соней из шиномонтажа крутит. Вчера видели, как в «Таврии» у трёх мостов целовались». Марина мнёт в кармане чек на оплату
Олена з дітьми, Андрієм і Марічкою, приїжджає до будинку батьків у селі під Львовом. Стара хата з тріснутим вікном, запах ліазу з подвір’я, бляшаний самовар у кутку — все, як за життя матері. Чоловік Олени, Микола, везе з міста картонні коробки: «Ти впевнена, що хочеш тут жити? Тут навіть туалет на дворі». Донька знаходить під ліжком щоденник з вицвілими квітами на обкладинці, а син розгортає жмут чорно-білих фото, де дід у вишитій сорочці тримає на плечі козу. В щоденнику — записи про арешт
Виктор, слесарь из Винницы, забирает сына Сашу из школы после драки. В автобусе, протирая окно запотевшей ладонью, бормочет: «Опять за шкирку вытаскивать? Мать бы жила — с ней нытьём разбирался». Саша, с рассечённой бровью, тычет пальцем в сиденье: «Они про тебя говорили… что ты алкаш». Дома — холодный борщ, треснутая тарелка. Отец достаёт из тумбочки пачку старых квитанций: «Видишь? Ни одной просрочки. А ты веришь, что я…» Не договорил, хлопнув дверью гаража, где пахнет машинным маслом и
Ольга, владелица цветочной лавки на Оболони, каждое утро начинала с пересчёта кассовых чеков и обрывков флористической проволоки. Её старшая дочь Катя, парикмахер в салоне «Люкс-стиль», ворчала над кофе: «Снова эти проклятые розы из Голландии задержались?» — швыряя ключи от склада на стол с пятнами от краски для волос. Младшая Аня, студентка КНУ, в это время рылась в шкафу, пытаясь найти потерянный конспект по философии: «Мама, ты опять мои вещи перекладываешь?» — её голос дрожал от бессилия,
Марьяна, пятнадцать лет, нашла в рюкзаке Артема смятый билет на электричку до Дарницы. В их хрущевке на кухне, где обои с желтыми ромашками отслаиваются возле плиты, мать резала лук и бурчала: "Ты его последней видела. Где он тупит?" На балконе, заваленном старыми лыжами, девушка разглядела на карте маркерные линии — Артем обвел заброшенный тоннель под старым заводом. В три ночи, пока сосед за стеной кашлял, она вылезла через оккошко в ванной, прихватив фонарик с треснутым стеклом.
В дождливом Киеве, на Подоле, 23-летняя Оля Степанюк рисует граффити на стене полуразрушенного завода. Ее рваные кроссовки в пятнах акрила, пальцы вечно в синих подтёках от дешёвой краски. «Ти знову спалила мою куртку?» — кричит соседка Ира, указывая на прожжённую ткань у печки-буржуйки. Оля молчит, ковыряет штукатурку мастихином: аренду мастерской не платила три месяца, греется кострами из старых рам. По вечерам бегает на «Троещину», где её младший брат Юрко продаёт самодельные комиксы возле
Марьяна, 19 лет, протирала стойку в кофейне «Зерно» на Подоле. В кармане дрожал телефон с сообщением от брата: *"Знаю, где отец. Приезжай к Оперному, 20:00. Не опаздывай"*. За окном дождь стучал по брусчатке, клиентка в прозрачном плаще спросила: «Девушка, у вас эспрессо горчит или мне мерещится?» — голос дрожал, как ложка в чашке. Марьяна молча заменила напиток, пальцы в кольце от сахара. Смена заканчивалась через час, но она сняла фартук, бросив монеты из чаевых в рюкзак с
В селе под Ивано-Франковском старик Иван копался в огороде, поправляя покосившийся забор из горбыля. Старший сын, Андрей, 34 года, привез из города пластиковые окна, но бросил их у сарая, хмурясь: «Ты бы хоть кур покормил, батя, а не с этим хламом возился». Отец махнул рукой, доставая из кармана смятый блокнот с долгами за свет. Младший, Денис, 28 лет, три года назад укатил в Ригу — работал на стройке, потом мыл окна в офисах. Последний звонок — в марте: «Если не пришлешь три тысячи на билет,