Лидия Кордик

Мустафа задерживается в душном классе военного училища в Салониках, переписывая конспекты по тактике. Преподаватель Намык-бей, щурясь через очки, тычет пальцем в карту Османской Македонии: *«Здесь не линии фронта — тут паутина. Вырвешь одну нить, запутаешься в другой»*. По вечерам Мустафа бродит по припортовым кабачкам, слушая рассказы матросов о забастовках в Стамбуле. В 1909-м он, уже капитан, получает приказ подавить мятеж в столице. На мосту через Золотой Рог сталкивается с однокурсником
Эмир, 16 лет, чинит старый Peugeot 306 в гараже отца на окраине Требинье. Руки в машинном масле, радио трещит о местных выборах. Дед Мехо, ветеран, сидит на ящике из-под снарядов, курит: «Твой баща хотел уехать в Германию. Потом… война». В ящике с инструментами Эмир находит письмо 1993 года — обрывки фраз про «серебряный медальон», «предательство у моста». Мать Асма, стирая окровавленную футболку брата, бросает: «Не лезь в то, что сожгли душо». В старом квартале Мостара Эмир сталкивается с
Эмир Ковачевич, двадцатитрехлетний слесарь из старого квартала у мечети Гази Хусрев-бег, каждое утро чинил замки в крохотной мастерской на улице Ферхадия. Его соседка Лела Петрович, сербка-студентка, забегала за кофе в *Kawa* — кафе с треснувшими столами и запахом жженых зерен. «Опять не спишь?» — бросала она, замечая масляные пятна на его рубашке. Он в ответ крутил гайку пассатижами: «Замки ломаются, даже когда война кончилась». Их разговоры обрывались гулом трамвая №3, вечно переполненного