Эмили Ноймайстер

Лена Шульц в семь утра роняет кофе на плитку пола в пекарне на углу Кройцберга. «Lena, du schon wieder?» — хрипит за стойкой бармен с татуировкой кобры на шее, протягивая ей бумажное полотенце. Она вытирает коричневое пятно на кроссовке, бормочет «Scheiße» и выбегает на улицу, где уже гудит трамвай M10. По дороге в офис на Ораниенштрассе она объезжает груду разбитых бутылок возле граффити с
Катержина застряла на пражском трамвайном кольце возле Вацлавской площади, пытаясь распутать клубок проводов от уличного фонаря. «Опять эти узлы, — бросила она Томашу, который копался в рюкзаке с паяльником. — Вчера свет погас, а сегодня метро задержали из-за обрыва». Томаш, не отрываясь от разобранного контроллера, пробормотал: «Дай схему — в гараже у отца видел похожую хрень. Может, из-за влаги
Лена Шульц, младший научный сотрудник в полузаброшенной лаборатории под Потсдамом, каждое утро протирала спиртом треснувшую пробирку. Ее брат, Эрик, сержант погранвойск, в пятницу принес консервы с армейского склада — «На, это лучше, чем твои макароны с кетчупом». В дневнике матери, найденном на чердаке, они нашли выцветшую фотографию: отец в форме ННА стоит у КПП «Чарли», за спиной — граффити с