Удо Бейссел

Вернер затягивается сигаретой у проходной завода, глядя, как Дитер в замасленной куртке вытирает руки об тряпку. «Опять премию урезали, — хрипит Дитер, плюя на асфальт. — Слышал, Шульце с третьего цеха вчера уволили? За то, что больничный взял». Вечером они сидят в «Красном якоре», где Лена, с подведёнными стрелками и потёртым фартуком, ставит перед ними пиво с пенной шапкой. «У Меера на стройке ищут разнорабочих, — Вернер стучит пальцем по липкому столику. — Говорят, платят наличными». Лена
В квартирке на улице Гетрайдегассе, где скрипели половицы даже под детскими шагами, семилетний Амадей каждое утро разбирал гаммы на клавесине с отколотой клавишей «соль». Леопольд, поправляя парик, тыкал пальцем в ноты: «Сначала левая рука. Потом — обе. И никаких этих твоих «украшений»». Наннерль, пряча под фартуком кусок марципана, шептала брату: «Вчера папа ругал трактирщика за шумные песни — тебе сегодня достанется». После уроков мальчик рисовал на полях церковных хоралов смешных птиц с
В Зальцбурге семилетний Вольфганг, в потертых коричневых штанах, рисует ноты на полях учебника арифметики. Его сестра Наннерль, закатывая глаза, прячет чернильницу: «Папа опять будет ругаться, если увидит». Леопольд, вернувшись с репетиции, находит сына под роялем — мальчик сочиняет мелодию, постукивая каблуком по медной педали. «Скрипка ждет, — хмурится отец, поправляя парик, — а ты снова в облаках». Вольфганг тянет его за рукав: «Послушай, это же лучше, чем вчерашний менуэт!» — и тычет