Настя Игнатьева, учительница из Калуги, получает конверт с печатью Министерства. «Через неделю — в Москве. Жильё предоставят», — бубнит директор школы, разглядывая кактус на подоконнике. В её однокомнатной хрущёвке треснувшее зеркало отражает чемоданы с потрёпанными учебниками и платьем в горошек. В столице её встречает майор Сергей Волков: «Документы. Приказ №217 предписывает совместное
Марина, учительница младших классов, обнаружила смс от «Ольги» с сердечком в телефоне мужа, когда он был в душе. Телефон лежал на кухонном столе рядом с недоеденным бутербродом с колбасой. Алексей, менеджер в автосалоне, вышел, натягивая мокрый свитер, и спросил: «Ты не видела мои ключи от офиса?» Марина молча указала на тумбочку, где валялись ключи, пачка сигарет и чек из аптеки. Вечером за
Ольга, бухгалтер из спального района Питера, пытается ужиться со свекровью Галиной Петровной, которая после смерти кота Мурзика перебралась к ним с Алексеем из общаги для ветеранов-педагогов. В первую же неделю старуха перекрасила кухонные шкафы в «нормальный зеленый цвет», закатила скандал из-за покупного пельменей — «Ты хоть лук в фарш кладешь? Или по-городскому экономишь?» — и устроила на
Сергей Михеев, слесарь с обветренным лицом, приехал в деревню Горелово после десяти лет работы на севере. Заброшенный дом отца — прогнившие половицы, заросший бурьяном огород — встретил его запахом плесени. На третий день, разбирая сарай, он наткнулся на ржавый ведро с выцарапанными инициалами «А.К. 1947». Местный рыбак дядя Витя, попивая чай с брусникой на крыльце, буркнул: «Колодец за церковью
Аня Семенова, в рыжем пуховом платке и потрепанных кедах, тащит чемодан по лестнице общежития МГИК. Лифт снова сломан — соседка Лера, курящая на балконе, кричит: *«Не ори, я не сантехник!»*. Комната 305: узкая кровать, синие занавески с дыркой от сигареты, соседский ноутбук на столе, где крутят «Тату». Аня прячет под подушку фото мамы и банку соленых огурцов. В столовой, заливая чай в термос, она
В заброшенной деревне под Архангельском, где избы покосились от времени, 17-летняя Лида с рыжими волосами, перевязанными тесьмой, ищет пропавшего отца-лесника. В старом сундуке под кроватью она находит потрёпанный дневник с пометкой *"Не ходи за кривой дуб"* и железный ключ, пахнущий ржавчиной. По ночам скрипят половицы, хотя кроме неё в доме никого нет. Когда соседский парень Витька, в
Вера Громова, тридцатитрехлетняя комиссар отряда Красной армии, въезжает в уральскую деревню на потрепанной телеге. Рядом — муж Николай, интендант с обветренным лицом, молча поправляет ремень с намертво застывшей кровью. В избе, где поселились, Вера ставит на стол самовар с отбитым носиком: *«Чай пить будешь, или опять засядешь с картами?»* Николай хрипит, вытирая сапоги о половик: *«Тебе бы не
Артём, лейтенант с обожжёнными кистями рук, лежал в полуразрушенном госпитале под Латакией. Рядом, за ширмой, хрипел раненый снайпер, а медсестра Лида, в промасленном халате, меняла ему капельницу. «Тебя ещё не дембельнули?» — спросила она, разматывая бинты. Артём, глядя в треснувший потолок, буркнул: «До осени отстреляюсь». Через неделю его перевели в Уфу — в палату с жёлтыми шторами и вонью
Анна Просекина, 27 лет, каждое утро пробиралась через толпу в метро «Тверская», чтобы к 8:30 успеть разлить кофе для Дмитрия Петровича, директора рекламного агентства «Кливер». В её сумке всегда лежали влажные салфетки — Дмитрий Петрович размахивал руками, когда кричал по телефону, и пятна от латте на договорах стали привычными. *"Срочно переписать презентацию, тут клиент вчерашние цифры
Сережа, пятнадцать лет, живет в пятиэтажке на окраине городка возле реки. После школы торчит у киоска с друзьями — Глебом в рваной куртке и Лерой, которая донашивает форму старшей сестры. «Слышь, завтра контрольная по алгебре», — бросает Глеб, разминая сигарету. Сережа молчит — дома мать, медсестра в поликлинике, опять спросит про двойки. На кухне вечно пахнет борщом и йодом: «Ты бы хоть тарелки
В мастерской на окраине Екатеринбурга Николай Степанович, сутулясь, чинил треснувшую статуэтку балерины. Рядом валялись обрывки счетов — за газ, за аренду. Его ученица Аня, в запачканном фартуке, протянула ему квитанцию: *«Печь вчера еле раскочегарили. Дров нет, уголь дорогой»*. Николай молча достал с полки вазу с синими узорами — ту самую, что когда-то делал для выставки в Мариинском театре.
Настя, девушка из спального района Москвы, вляпалась в историю после того, как старуха у метро «Парк Культуры» сунула ей пожелтевшую записку со стихами. «*Ты ж Гончаровой портрет, только без кудрей*», — хрипло пробормотала та, исчезнув в толпе. Дома, разбирая сумку, Настя наткнулась на потёртый веер — и очнулась в пыльной гостиной 1830-х. Рядом вертелась горничная Дуня, щебеча: «*Барышня,
