Докторша из военного госпиталя (1976)

Анна Риччи, хирург с обожжёнными от дезинфекции руками, каждый день пробиралась через коридоры миланского госпиталя, переоборудованного из монастыря XVII века. В октябре 1943-го раненые лежали даже в бывшей часовне: на алтаре складывали бинты, в купели разводили раствор марганцовки. Она оперировала без перчаток — резину давно резали на жгуты — и спорила с комиссаром Гаспаре: «Если не привезут сульфаниламид, начнётся гангрена. Вы предпочитаете хоронить их в саду?» По ночам писала сестре в Турин короткие письма карандашом, пряча под тюфяком краюху чёрного хлеба для мальчишки с ампутированной ногой.

Эрих Браун, немецкий офицер с перебинтованной щекой, появился в пятницу. Привёз ящик стрептоцида, но потребовал список пациентов с огнестрельными ранениями: «Тех, кто стрелял в наших, — в гестапо. Остальных — на фронт». Анна разорвала лист с фамилиями, бросив обрывки в печь: «Здесь только больные. Ваши, наши, те, кто вообще не держал винтовку». Когда сирена заглушала голоса, она перевязывала ожоги партизана Луки под керосиновой лампой, а Эрих стоял в дверях, щёлкая зажигалкой. «Вы играете в святую, — сказал он, замечая кровь на её фартуке. — Война не оставляет места для морали». На рассвете она переодела троих раненых в форму умерших, отправив с угольным грузовиком в предгорья. Лука, пряча под шинелью гранату, прошептал: «Доктор, вы рискуете...» — «Считайте, это новый диагноз. Глупость, неизлечимая», — перебила она, вытирая лоб тыльной стороной ладони.