А потом мы танцевали (2019)

Мераб, 17 лет, каждое утро ездит на маршрутке из Варкетили в старую танцевальную студию на проспекте Агмашенебели. Там — потёртый паркет, запах пота и лак для волос, который Давид, его старший брат, наносит перед зеркалом. «Опять спину сгорбил, — бросает Давид, поправляя ремень с серебряной пряжкой. — Настоящий *лезгин* ногами вбивает ритм, а не щупает пол, как слепой кот». Мераб молчит, вытирает кроссовки о штору с выгоревшим узором — мать ругает за дыры на подошвах. После тренировки заходит в кафе «Мзе»: за углом, где продают *хинкали* с мясом и газировку в литровых бутылках. Там сидит Мари, его партнёрша по дуэту, жуёт соломинку. «Твой папа опять звонил моей маме, — говорит она, ковыряя лак на ногтях. — Спрашивал, не видели ли тебя в *баре на Саарбрюкенской* с новым тем… Иракли, кажется».

Иракли, новичок из Батуми, появляется в студии с синяком под глазом — говорит, упал с велосипеда. На тренировке кладёт руку Мерабу на пояс, слишком низко, шепчет: «Ты танцуешь, как будто боишься разбудить соседей». Вечером они идут к реке Кура, курят «Кент» из пачки с французскими надписями — Иракли привозит их от тётки из Парижа. «Знаешь, в Швеции, — говорит Иракли, бросая камень в воду, — парни целуются на улицах, и всем плевать». Мераб смеётся нервно, поправляет шарф, связанный сестрой. На следующий день в раздевалке Давид находит в рюкзаке Мераба открытку с Эйфелевой башней и рвёт её со словами: «Ты опозорил не только меня». Мари позже находит Мераба у метро «Руставели», даёт ему жвачку «Бубалко»: «Беги. Уедешь к своей тётке в Гурджаани, пока отец не вернулся с дежурства».