Модернисты (1988)

Представь Париж 20-х — этот безумный вихрь джаза, абсента и бессонных споров о искусстве. Туда вливается кучка американцев, которые то ли гении, то ли просто отчаянно притворяются. Ну, знаешь, как всегда: все хотят изменить искусство, но пока больше меняют содержимое своих кошельков.

Вот Ник Харт — парень с кистями и вечным комплексом непризнанного гения. Рисует что-то абстрактное, а продает разве что старьевщику на углу. А еще он вечно витает где-то между «я скоро взорву арт-мир» и «может, водить такси научиться?». И конечно, Рэйчел — его бывшая, которая теперь жена того самого Бертрама Стоуна. Да-да, того типа в идеально отутюженном костюме, который скупает картины как сувениры, а нервничает — лупит кулаками по стенам. Ник до сих пор вздыхает по Рэйчел, но она-то, кажется, уже выбрала между «опасным романтиком» и «мужем с толстым счетом в банке».

А еще тут есть Уазо — журналист, который пишет про светские скандальчики, а сам мечтает сбежать в Голливуд. Говорит, что парижская богема ему как прокисшее вино — вроде и пить можно, но тошнит после. И вот что смешно: в углу бара сам Хемингуэй, представь себе, строчит свои тексты меж рюмками. Сидит, хмурится, и кажется, вот-вот кого-нибудь вызовет на дуэль за неосторожный взгляд.

Либби, галерейщица, которая когда-то носила шелка, а теперь торгует чаем за франк, шепчет Нику: «Ты же можешь нарисовать как Матисс, да?». А рядом Натали, этакая «покровительница искусств» с ядовитыми ногтями, подмигивает: «Пару подделок — и мы все в шоколаде». И Ник, конечно, колеблется — то ли это его билет в славу, то ли начало конца.

А вокруг все смеется, спорит, целуется в темных переулках. И кажется, что этот Париж — гигантская машина, которая перемалывает мечты в пыль, но так красиво, что хочется прыгнуть в нее снова и снова. Ну, или пока не закончится абсент.