В год господень (1969)

Знаешь, в 1825-м Рим был под каблуком у папы Льва XII — такого консерватора, что, кажется, он даже воздух в городе проверял на благонадежность. Всё, что шевелилось, сразу объявлялось ересью: книжки, мысли, даже взгляды поперек улицы. Ну а что? Цензура, доносы, страх… Ты бы сейчас сказал: «Да как люди вообще дышали?» Но народ-то не дурак! В этих каменных лабиринтах то тут, то там вспыхивали огоньки сопротивления. Воображаю: сидят где-нибудь в задней комнате траттории, шепчутся за бокалом красного. «Слышал про Паскуино?» — «Того, что стишки ядовитые пишет?» Этот таинственный тип стал городской легендой — его эпиграммы как пощечины власти. То ли студент, то ли старый кардинал в отставке… Кто его знает? Зато каждое утро у статуи Пасквино — новый стишок, будто угольки под сухими листьями. А еще поговаривают о каких-то клубах «для избранных». Ну, знаешь, эти тайные собрания с паролями и рукопожатиями. Интересно, они там всерьез верили, что смогут что-то изменить? Или просто болтали о свободе, попивая кьянти? Но факт в том: Рим тогда напоминал кипящий котел под крышкой. Папа давил, народ шипел — и где-то между этим рождалось… не знаю, что-то живое. Слушай, а ведь это ж почти как сейчас: попробуй выскажись против системы — сразу найдут, за что уцепиться. Только раньше вместо блокировок аккаунтов — кандалы в замке Святого Ангела. Прогресс! (смешок) Но люди ведь не меняются — все те же искры под пеплом.