Белорусские новеллы (1943)

Знаешь, иногда натыкаешься на такие истории, от которых даже спустя годы комок в горле стоит. Вот как те самые зарисовки из прошлого, про которые бабушка могла бы шепотом рассказывать — чтобы не сглазить, чтобы память не потревожить лишний раз. Представляешь: тихие деревни, где каждый скрип ворот звучит как предзнаменование. Люди там... не герои с плакатов, а обычные, с дрожащими руками и бессонными глазами. И все равно — в них столько упрямого света, будто сама земля через них говорит. А еще эта тишина между словами — она жутковатая, да. Не та пустота, а плотная, как густой туман перед рассветом. Смотрю иногда на такие вещи и думаю: как они выживали? Не физически — душой. Наверное, смеялись сквозь слезы, пели, когда страшно, цеплялись за мелочи вроде запаха ржаного хлеба или крика журавлей над полем. Меня всегда поражало, как в кромешной тьме человек умудряется находить искры. Не знаю, смог бы я... А еще там есть моменты, от которых сердце вдруг замирает. Не из-за драм или спецэффектов — просто вдруг показывают девочку, которая несет в подоле полевые цветы, и понимаешь: это же ее последнее лето. Или старика, что шепчет молитву над пустым котелком. Такое не выдумаешь — только жизнь так умеет. После таких историй долго ходишь, будто придавленный тишиной. Не грустью даже, а чем-то глубже. Как будто прикоснулся к оголенному проводу времени — трещит, обжигает, но оторваться не можешь. И вроде бы знаешь, чем все закончилось, а все равно надеешься: а вдруг в этот раз... вдруг?