Счастливые дни (1991)

В хрущёвке на окраине Минска семиклассник Витя Коваль чинил велосипед «Кама» во дворе, пока его сестра Оля развешивала простыни с выгоревшими узорами. В подъезде пахло жареной рыбой и растворителем — сосед-художник Геннадий Петрович вечно красил холсты в коммунальной кухне. «Опять твои спицы погнул?» — кричал через окно соседский парень Слава, вытряхивая крошки из пачки «Белостокских». Витя бросал гаечный ключ в ржавое ведро: «Не ворчи, завтра на стройке труб достану — будешь знать». Оля воровала из буфета кусковой сахар, пряча его в баночку от гуталина для обмена на кассеты «Наутилуса» у девчонок из 5-й школы.

За заброшенным заводом «Электроника» ребята находили битые кинескопы, делая из них лупы для выжигания инициалов на скамейках. Когда Слава залез в котельную за углём для рисования, наткнулся на ящик с польскими духами «Эйва» — спекулянты из «Черкизона» потом гонялись за ними три дня. Витя с Олей прятали коробки под лестницей, пока мать-кондукторша ругалась на разлитый компот из сушёных яблок: «Опять грязь тащите! Лучше бы картошку чистили». Геннадий Петрович, намазывая на хлеб спред «Лакомка», ворчал: «Искусство — единственный выход из этого бардака», но брал две флакона «для натюрмортов».