Амит Сиал

В Насике, 1905 год. Вир, 22 года, тайно перевозит брошюры с текстом «1857 — Первая война за независимость» в корзине с бананами, спрятанной под ситцевым пологом повозки. Его сестра, Майя, шифрует письма для лондонской ячейки, используя маргиналии в сборнике Тагора. «Если найдут хоть одну страницу — нас повесят как бунтовщиков», — бормочет она, стирая чернильные пятна с фаланги пальца. В порту
Адитья вытирал пот с лица, пока его младший брат Викрам пересчитывал пачки денег в тесной комнатушке над лавкой специй. Рынок Кроуфорд гудел внизу — крики торговцев, запах кардамона и гниющих фруктов. «Джавед-бхай хочет 80% с этой партии, — бросил Викрам, стуча костяшками по столу. — Скажи, что мы не ослы, чтобы таскать его наркоту бесплатно». Адитья молча поправил тюбетейку, глядя в окно на
Радж, инженер-электрик из Чандигарха, каждое утро пробирается через пробки на стареньком байке, чтобы добраться до полуразрушенной подстанции. Его соседка Прия, репортер местной газеты, втихаря снимает ржавые трансформаторы на смартфон: «Смотри, провода как спагетти — скоро опять всё гореть начнет». Вечером, за чаем с кардамоном у ларька, она сует ему распечатку: «Шарма, тот депутат с золотым
В Мумбаи Рави, 26-летний менеджер в рекламной фирме, каждое утро толкается в переполненном автобусе №47, чтобы успеть к 9:00 на встречу с клиентом. Его соседка Мира, студентка-архитектор, втискивается рядом, случайно роняя папку с чертежами: «Опять эти провода на мосту — как их вписать в эскиз?» Они не замечают, как Рави вытирает кофе с рубашки, а Мира поправляет распустившуюся косу. Вечером в
Рия, студентка из Дели, зацепилась краем сумки за деревянную статуэтку Ганеши в лавке на рынке Асан. Продавщица Самира, в зелёном шерстяном шарфе, хрипло засмеялась: «Осторожнее, боги ломаются, а я счеты с утра не вывожу». Вечером они сидели в чайхане за кирпичным домом с треснувшими ставнями — Рия разглядывала отцовскую фотографию 1992 года, где тот стоял у храма Пашупатинатх. «Знаешь, этот
Пракаш, водитель авторикши с потертым сиденьем и треснувшим зеркалом, задел старуху в сари цвета горчицы на узкой улице возле рыбного рынка Мумбаи. Брызги от луж смешались с дождем, когда он выскочил из машины, бормоча: «Бхагаван, она же просто упала…» Тело лежало под фонарем, тень от зонта уличного торговца чаем колыхалась на асфальте. Пракаш сунул старуху в рикшу, прикрыв мешками с луком, запах
В Мумбаи, на переполненном рынке Кроуфорд, 19-летний Рави Шарма, разносящий чай в жестяном подносе, случайно слышит обрывки разговора: «К полуночи грузовик с рисом должен быть у доков. Если полиция полезет — головы оторвем». За спиной у мужчины в выцветшей куртке курчавая девушка в сари — Мира — тихо плачет, растирая синяк на запястье. Рави роняет стакан, сладкий масала-чай льется на асфальт. «Ты
Акаш, худощавый парень в заляпанной куртке, каждое утро протирал станки на сигаретной фабрике в переулке возле рынка Дадара. Дома, в трёхкомнатной хрущёвке с отслоившимися обоями, его отец Пракаш выплёвывал мокроту в жестяную банку из-под чая, хрипя: "Курил до твоей свадьбы, буду курить до гроба". По вечерам Акаш раскладывал на кухонном столе брошюры о раке лёгких, тыкая пальцем в
Знаешь, представляешь: Банарас и его окрестности, где заправляют песчаная мафия и какие-то жёсткие наксалиты. А тут ещё две влиятельные семьи — Кашияпы и Мишра — никак не поделят эти пески. Ну вот, типичная вражда, да? Только их тупая война уже сколько жизней забрала — даже страшно представить. У Кашияпы есть дочка, Баччи, 18 лет от роду. Красотка, наивная, как ребёнок — от первого брака, между
Вот история, от которой волосы дыбом встают: жил-был Ом Шастри — индийский американец, ну тот ещё богач. Да только кризис грянул, и понеслось… Словно в плохом сне, он за месяц теряет всё: и виллы, и счета. А банк, как стервятник, набрасывается: «Слушай, дружище, если не вернёшь сотку за 30 дней — вышвырнем тебя из дома вместе с чемоданами!» Представь его состояние — будто в лифте провалился. Где