Нада Шаргин

Марко, сын кузнеца из деревни у реки Морава, каждое утро раздувал горн, пока отец, Драган, пил ракию с соседом-лесником. «Опять угли сырые? — бурчал Драган, вытирая сажу рукавом. — В твои годы я уже подковывал турецких коней». Однажды, разбирая старый амбар, Марко нашел ржавый клинок с узором в виде волчьих клыков. Местная травница, Мира, узнала символы: «Это не наше. Такое носили воины с Запада, что приходили за данью до римлян». Ночью Марко проснулся от воя — за окном маячили тени в плащах из
Мирко, рыбак из Будвы, каждое утро чинит сети на причале, вонь тухлых водорослей смешивается с дымом его дешевой сигареты. «Опять шторм к ночи», — бурчит он соседу, указывая подбородком на темнеющий горизонт. В Дубровнике Иванка, горничная отеля «Адриатик», крадет мини-шампуни из номеров, пряча их в карман выцветшего фартука. Ее сестра Елена, медсестра из Никшича, звонит ей вечером: «Мать опять не ест. Приезжай до воскресенья, или сама разбирайся». Иванка молча вешает трубку, глядя на круизный
Милош, бывший журналист из Белграда, возвращается в родное село под Вишеградом после смерти отца — Сречко. В полуразрушенном доме с выцветшими обоями под треск транзисторного радио он находит старую коробку с письмами на сербском и немецком. «Зачем ты хранил это, ćале?» — бормочет он, разглядывая фото 1993 года: Сречко в военной форме стоит рядом с незнакомцем в очках. Соседка Любица, разносящая сливовое варенье, бросает: «Твой старик воевал не там, где кричал». На кухне Милош обнаруживает ключ
Мира подбирала пузырьки со слезами в старой коробке из-под конфет «Краина». В углу однокомнатной квартиры на улице Светогорской кашляла сестра Лина — ей требовались лекарства, которые Мира не могла купить без теневых подработок. «Три капли, не больше», — бурчал мужчина в кожаной куртке, передавая ей конверт с деньгами. Его пальцы пахли табаком и растворителем. Мира плакала, глядя на фотографию матери, пока стеклянная пипетка не наполнилась. Потом протирала лицо рукавом свитера, вязанного Линой