Рашель Гратон

Мэй, девушка в потёртой кожаной куртке, снимает на плёнку полуразрушенный отель на окраине. Её фотоаппарат щёлкает, фиксируя не только треснувшие стены, но и бледные силуэты в окнах. "Тут каждый камень помнит больше, чем люди", — бормочет она, разглядывая проявившийся снимок: детская рука тянется к занавеске с выцветшими розами. В библиотеке на Элм-стрит она находит дневник 1927 года, где незнакомый почерк повторяет: "Они просачиваются через трещины в плитке ванной". Ветхие
Детектив Лиам Гарретт, пахнущий вчерашним кофе и сигаретным дымом, находит в кармане третьей жертвы клочок холста с фрагментом масляной краски — охристой полосой, как на закатах над Монреалем. В участке, под треск старых ламп, он сопоставляет фото: у всех убитых на шее остались следы льняной нити, словно сняли мерку. «Это не серийник, — бормочет он напарнице, Марго Трембле, разливая холодный чай в пластиковые стаканы. — Он их… рисует. Смотрит, как они умирают, и переносит на холст». Марго