Синан Албайрак

В каменных залах Эдирне Мехмед роняет виноградную косточку на пергамент с чертежами пушек. Его пальцы оставляют жирные отпечатки на карте Константинополя, где красной тушью помечены слабые точки Феодосиевых стен. Визирь Заган-паша, обмахиваясь веером от майского зноя, указывает на гавань Золотой Рог: «Если генуэзцы перебросят цепи – наши корабли упрутся в дерево, как ослы в стену». Мехмед щелкает языком, вытирая пот со лба расшитым рукавом – шелк раздражает кожу после бритья головы накануне. В
Эмир, хирург с тремя годами стажа в перегруженной больнице Кадыкёй, каждое утро начинал с проверки запасов бинтов и обезболивающего. Его коллега Лейла, медсестра в поношенных кроссовках, часто ворчала: «В холодильнике для крови место кончилось — будем держать пакеты на подоконнике?» После смены он заходил в кафе у трамвайной остановки, где владелец Али оставлял ему долму в фольге. Однажды, возвращаясь через рынок Капалы Чарши, Эмир наткнулся на подростка с температурой под 40 — мальчик таскал
Байрами, худощавый кожевник с потрескавшимися пальцами, каждый четверг приходил на анкарский рынок менять шерстяные ковры на книги. Там он столкнулся с Эминой, дочерью торговца пряностями — она роняла свёрток с шафраном, а он подхватил его, испачкав ладонь в жёлтый порошок. «Ты пахнешь дубовой корой и грустью», — засмеялась она, разглядывая потрёпанный томик Руми в его сумке. Вечерами он тайком пробирался к её дому через узкие переулки, где сушились веревки с перцем, а она высовывалась из окна
Дениз, парикмахер из узкой мастерской в Бешикташе, каждое утро заваривала молотый кофе в медном джезве, пока её муж Эмир, бухгалтер из местного банка, торопливо застёгивал рубашку у зеркала в прихожей. «Опять эти отчеты до полуночи?» — бросала она, вытирая пролитые капли на пластиковом столе. Он молча кивал, поправляя галстук с выцветшим узором, а потом исчезал в толпе у парома, так и не допив остывший напиток в полосатой кружке. По вечерам Дениз раскладывала на диване обрезки тканей для платья