Шона Бонадьюс

Лейла, археолог из Каира с татуировкой анкха на запястье, копала в песках возле рынка Хан-эль-Халили, когда лопата наткнулась на каменную плиту. Надписи на ней светились синим — как экран смартфона Джейка, её напарника из Бостона, который вечно торчал в кафе «Эль-Фишви» с ноутбуком. «Приезжай, тут не клинопись… — Лейла смяла в руке чек из-под стакана с каркаде, — символы плывут, будто зависший глиф». Джейк, в растянутой футболке с пиксельным сфинксом, через три часа уже скреб ножом по плите:
Эдди, механик из чикагской мастерской на 8-й улице, ковырялся в двигателе «Форда» 78-го года, когда Лиза притащила кофе в замызганном стаканчике. «Снова клиент с Гранд-авеню кинул на оплату, — бросила она, доставая смятые доллары из фартука кафе «Дэйзи». — Хозяин грозится вычесть из зарплаты». Эдди вытер руки об комбинезон, оставив пятно масла на её синей куртке. Вечером, роясь в ящике с гайками, он нашёл чёрную шкатулку с выцарапанным «J.M.» — внутри лежали серебряные часы и записка: *«Никогда
Лайм каждое утро выходит из покосившегося домика с синей дверью, переходит гравийную дорогу к причалу. Он проверяет сети, оставленные отцом-рыбаком, который пропал три года назад. В кармане — потрепанный блокнот с координатами мест, где ловили крабов. "Там, где чайки не кричат", — написал отец последней записью. Сестра Лайма, Клара, работает в закусочной «Моллюск»: жарит картошку фри в форме звездочек, вытирает прилавок тряпкой с запахом старого масла. "Ты опять в этих своих