Михаил Кришталь

В харьковской больнице №3 медсестра Оксана Коваль прячет флакон кордиамина в карман халата. Ее брат Андрей, лежащий в соседнем корпусе с пороком сердца, уже неделю не может получить бесплатные препараты. «Опять брали из утиля?» – бормочет санитарка Люда, разгружая коробки с просроченными медикаментами. Оксана молча поправляет потертый чехол на тонометре, глядя на пятна сырости на потолке
Игорь, учитель физкультуры из Черкасс, втирал пятно от вина на своей старой рубашке, пока Оксана, его сестра-парикмахер, сверяла список вещей для поездки. «Паспорт, купальник, зарядка… А где твои водительские права?» — спросила она, перебирая бумаги на кухонном столе. Василий, их сосед-дальнобойщик, предложил добраться до Испании через Польшу на своем раздрызганном «Форде»: «Заправимся дешевым
Олег, вернувшись в карпатское село после смерти дяди, находит в чулане сколотые часы с фигуркой кукушки. Ржавая пружина торчит из механизма, как сухая ветка. «Це ж дідухові, — бормочет баба Лида, перебираючи в руках фарфоровую кружку с трещиной. — Кажеш, ремонтували? Та вони ще в шістдесят дев’ятому зламались, коли Петро з заводу прогнав його за п’янку». Олег вытирает сажу с циферблата тряпкой,
Саша, 23 года, живет в общаге на окраине Днепра. Утром она разгружает ящики с консервами на рынке «Привоз», вечером моет полы в детсаду. В пятницу заходит в «Світоч», покупает пачку дешевого чая и поломанный зонт с принтом маков. Соседка Ира, парикмахерша, стучит в дверь: «Дай сигарету, а то Петька опять зарплату пропил». Саша молчит, достает из холодильника банку соленых огурцов — последнее от
В участке, где принтер трещит без остановки, Виктор Шуляк листает фотографии тела бизнесмена Леонида Громова. На столе — треснутая кружка с остывшим кофе, рядом лежит чек из аптеки на улице Богдана Хмельницкого. Ольга, в потёртой кожаной куртке, тычет пальцем в снимок: «Смотри, патологоанатом отметил — пуля вошла под углом. Стреляли сверху, с крыши». Виктор морщится: «Значит, не случайный
В Москве, в отделе на Ленинском проспекте, майор Павел Семёнов сидит за столом, разглядывая фото четвертой жертвы — мужчины в костюме, найденного у метро «Профсоюзная». Рядом капитан Ирина Волкова листает записи вызовов с места преступления. «Опять эти стихи в кармане, — бормочет она, — «*Кто стучится в дверь ко мне…*». Ты вообще Блока в школе читал?» Павел отпивает из треснувшей кружки с
Весна 45-го. Казалось бы, война вот-вот схлынет — уже слышно, как где-то там, за горизонтом, тихо скрипит дверь к миру. Но люди-то об этом не знают. Живут в этом странном промежутке: сердце ноет от сводок Левитана, руки сами сжимаются в кулаки при слове «похоронка», а за окном… черт возьми, за окном ведь апрель! Земля пахнет травой, снег сочится ручьями, и колхозники в Марьино, стиснув зубы,
Знакомься, вот история, от которой мурашки по коже. Жил-был мужик – ну настоящий отшельник, в глухомани, подальше от людей. Соседи его тихо ненавидели, шептались за спиной: «Да он же из уголовки! Наверняка руки по локоть в крови…». И ведь верили, понимаешь? Как будто бывший следователь – это автоматически маньяк с топором. А потом приезжает к нему старый приятель – ну, видимо, из тех, с кем