Геннадий Крашенинников

Лидия Семёнова, 23 года, технолог на Уральском машиностроительном заводе, каждое утро пробирается через промёрзший двор к цеху №4. В её общежитии — треснувшее окно, заклеенное газетой «Правда», а под кроватью — коробка с письмами от брата-срочника из Казахстана. По соседству Нина, девчонка из литейного цеха, ночами шьёт на машинке «Зингер» платье из занавесок. *«Слышала про ту комсомолку с третьего участка? — шепчет Нина, затягивая нитку. — Говорят, в больницу увезли... с ожогами пищевода»*.
Знаешь, недавно посмотрел старую военную драму — и как же сильно она цепляет! Там про таких же, как мы с тобой, обычных людей у станков, которые в сороковые рвали жилы, чтобы фронт не остался без снарядов. Мурашки по коже, когда видишь, как в полуголодном цехе под бомбёжками собирают технику буквально голыми руками. Смотрю и думаю: а смог бы я так? Вот эти женщины, подростки, старики — они же сутками не спали, падали от усталости, но поднимались снова. И ведь не киношный пафос, а что-то очень
Знаешь, иногда случайно натыкаешься на старые фильмы — и будто находишь потрёпанный дневник из детства. Вот как тот, помнишь, где музыка буквально становится героем? Смотришь, и сначала смеёшься над наивными диалогами, а к середине уже незаметно подпеваешь главной мелодии, хотя слова-то забыл начисто. Не знаю, может, дело в этих кадрах, где камеру будто носит по улицам вместе с ветром: то в толпу врежешься взглядом, то улетишь за облака следом за песней. Меня всегда цепляло, как там обычный