Орли Зильбершац Банай

Акива, худощавый парень в черной кипе и помятом пиджаке, каждое утро протирает прилавок в семейной лавке канцелярии на улице Меа Шеарим. Его отец Шулем, с седыми пейсами и вечно озабоченным видом, ворчит: *"Ты опять забыл заказать синие чернила? Клиенты спрашивают, а я как дурак стою"*. По вечерам Акива рисует в тетрадке с облупившейся обложкой — портреты соседей, старуху с кошкой на балконе, детей у синагоги. Однажды Шулем находит набросок покойной жены Рахели под стопкой счетов:
Лирон, 19 лет, каждое утро поправляла красно-бежовый берет, цеплявшийся за короткие рыжие волосы, пока патрулировала променад Хайфы. Запах жареных баклажанов из кафе «Абу Юсеф» смешивался с солёным ветром. «Ты опять в дозоре?» — крикнула Тамар, её соседка по общежитию, вытирая руки о пыльный фартук. В рюкзаке у неё лежали черепки с раскопок в Мегиддо. «Смотри, что нашла вчера», — протянула синий амулет с трещиной. Лирон перевернула его — на обороте проступили буквы на палеоеврейском: «Ц-Р-Х»,
Лея, 28 лет, приезжает в Иерусалим из Хайфы, чтобы подготовить квартиру покойной бабушки к продаже. В съемной машине она везет коробки с старыми фотоальбомами и медный кофейник, который позже разобьется в споре с Меиром — соседом-ультраортодоксом, претендующим на часть квартиры по «устному договору» 1990-х. Он приходит утром, пока Лея заваривает кофе с кардамоном, тычет пальцем в трещину на стене: «Здесь был шкаф моей жены. Ваша бабушка разрешила». Лея перебивает: «Документы или уходи». Через
Представь себе: 80-е где-то на краю Израиля, шумная семья, где детей — как песка в пустыне. Один парень — ну тот, что вечно в цайтлайне — пытается увернуться от свадьбы с девушкой, с которой они ещё в песочнице куличики лепили. А эти двое близнецов… Боже, втрескались как проклятые в соседку! То ли от скуки, то ли от жары — но глаза горят, сердце колотится, а она-то даже не понимает, кто из них кто. И всё вроде идёт своим чередом: мама суетится, папа философствует о жизни, младшие носятся по