Эйрини Инглеси

Эмилия «Эми» Костопулос, 19 лет, моет полы в кафе на набережной Санторини. В перерыве, разбирая коробки со старыми стульями, находит под слоем пыли медный амулет с трещиной в форме змеи. «Τί στο διάολο είναι αυτό;» — бормочет она, пряча находку в карман фартука. Вечером бабушка София, перебирая фасоль на кухне, хватает её за запястье: «Αυτό το πράγμα... είναι καταραμένο. Θα φέρει τον χάρο». На следующий день Эми теряет сознание у причала, видит вспышки: горящий храм, женщину в белом, крики на
Знаешь, иногда кино цепляет так, будто тебе в руки сунули чью-то пожелтевшую тетрадь из прошлого. Вот смотришь — а там история про мальчишку, которому пришлось в десять лет увидеть то, что и взрослому не пожелаешь. 1923 год, греки с турками, насильно гонят людей туда-сюда… А камера — будто его глазами: вот пыльные дороги, плачущие женщины, и всё это через призму детского «почему?». Режиссер, кажется, вывернул свою душу наизнанку — чувствуется, что это не просто урок истории, а что-то личное. То
Вот, представляешь: 1922 год, Турция. Американец Норман Харрис, который провел кучу лет в Малой Азии, пакет чемоданы, чтобы свалить обратно в Штаты. А тем временем на каком-то острове Самотраки местная швея Ники втискивает в чемодан последние пожитки — ей вместо старшей сестры, которая не выдержала жизни вдали от дома, придется выходить замуж за какого-то портного из Чикаго. Да-да, за того самого, которого она в глаза не видела! Представляешь? Судьба-злодейка... И вот они плывут на одном