Дэниэл Ханссенс

Франсуа-Мари Аруэ, худощавый юноша в потёртом камзоле, спорит с учителем в иезуитском колледже Луи-ле-Гран. Его пальцы в чернильных пятнах сжимают тетрадь с сатирическими стихами: «Вы называете Локка *еретиком*, отец Турнемен, но его идеи о разуме…» — «Молчи! — прерывает наставник, швыряя книгу в печь. — Твои рифмы погубят тебя». Вечером Франсуа пробирается в подвал кабачка *Прокоп*, где Маргарита Дюпен, дочь торговца шёлком, прячет для него запрещённые памфлеты. «Опять рисковал? — шепчет она,
Камиль, в засаленном комбинезоне, счищает ржавчину с бампера в гараже на окраине Брюсселя. Её брат Винсент, оставляя жирные отпечатки на клавиатуре, взламывает банковские данные через терминал на заправке. "Сколько можно с этими стариками возиться? — бросает он, вытирая руки об ветошь. — В пятницу платежи, а у нас даже на штрафы за парковку не хватает". Они копят на операцию матери, пряча купюры в банку из-под кофе за микроволновкой. Утром Камиль замечает слежку: серый Peugeot 308 с
В Брюсселе, под дождем, Люк Дежарден, бухгалтер с облупленными ногтями, замечает нестыковки в отчетах фирмы *Verhaegen Logistics*. В кафе *Le Vieux Quai* он тычет пальцем в столбики цифр, шепча соседу-водителю: *«Ты видел эти транши? Словно кто-то кормит крыс в подвале»*. Через два дня его «Ситроен» взрывается у автостоянки завода в Шарлеруа. В кармане пальто находит записку: *«Считай до трех. Убегай»* — почерк детский, буквы кривые, как у его племянницы. Марокканская прачка Аида прячет Люка в
Эмили, рыжеволосая студентка-историк, подрабатывает в пекарне на Монмартре. Утром, разбирая старые коробки в подсобке, она натыкается на потёртый альбом с фотографиями 1943 года: мужчина в форме Сопротивления стоит рядом с полуразрушенной кондитерской *«La Lune Brisée»*. "Ты где там копаешься? Тесто для круассанов не замесится само!" — кричит шеф-повар Марсель, стуча лопаткой по столу. Вечером, за чашкой цикория, Эмили замечает на обороте снимка адрес в Лионе и надпись чернилами:
Знаешь, иногда смотрю на детей и думаю: как из этого милого, талантливого карапуза, которого все обожают, вдруг вырастает замкнутый, нервный подросток? Серьёзно, это же не магия какая-то — тут явно наши взрослые «усилия» замешаны. И вот ещё что бесит: ну почему мальчишки в принципе так ненавидят стричься? Мой племянник орет как резаный, если к вискам ножницы подносят — будто волосы это часть его личности отрезают, а не пару сантиметров. А потом ловлю себя на мысли: а где вообще эта тонкая грань