Норберт Лихий

Дарья, 32 года, в сером халате, пересчитывала кассу в аптеке на Виноградах третий раз за утро. В тетради с облезлой обложкой записала: "Недостача — 12 000 крон". За дверью хрипел трамвай №22, а брат Мартин звонил каждые полчаса: "Ты точно не брала? Мама опять про кредит ворчит". В холодильнике её панельки на Панкраце — вчерашний гуляш и пустая упаковка антидепрессантов. Когда
Йозеф, 14 лет, живет в домике с облупившейся синей краской на берегу заросшей тиной речушки. Отец, Любош, целыми днями чинит сети, ворча на браконьеров, которые «выбили всю рыбу, как в проклятом 85-м». После школы Йозеф натыкается на Водника — тот сидит на коряге, жует сырую щуку, бормоча: «Твои соседи сливают в воду отбросы. Скоро здесь останутся только пластиковые пакеты вместо карасей». Водник
Лукаш поправляет зеркало заднего вида, пальцы дрожат. В салоне «Шкоды» пахнет бензином и старыми сиденьями. Ондржей на заднем сиденье ковыряет ножом обшивку багажника — там пачки «Кэмел» с польской акцизной маркой. «Смотри, не продырявь», — бросает Лукаш, включая третью передачу. Дорога на Литомержице пустынна, кроме грузовика с прицепом «Сметана», который они обогнали полчаса назад. Ондржей сует
Знаешь, есть такой фильм — про одного упрямого деда, Йозефа Гнатека, который всю жизнь таскает свисток тренера сельской футбольной команды. Представляешь? Деревня Гуслице, ребята из «Славой» бегают по полю, а он там как царь и бог: кричит, требует, душу из них вытряхивает за каждую оплошность. И ведь не со зла — просто верит, что футбол важнее всего. Даже важнее, чем собственное сердце, которое