Заим Музаферия

В лесах под Тузлой действует группа подпольщиков: инженер Марко, 27 лет, в очках со сломанной душкой, собирает мины из трофейных снарядов и часов с городской ратуши. Его напарница Мила, бывшая учительница, в заплатанном пальто, рисует углём карты на обороте церковных листовок. «Если вставить детонатор сюда, — царапает ножом по железу Марко, — поезд взорвётся до моста, а не после». В подвале пахнет керосином и мокрой шерстью — на сушилке висит пропитавшийся дождём свитер Любо, третьего участника
Марко, худощавый радист с обожжёнными пальцами, и Любица, в прошлом учительница из Крагуеваца, прячутся в полуразрушенной мельнице под Ужице. В рюкзаке у Марко — три детонатора, завернутые в газету с датой "12 апреля 1943". «Свинец сырой, — бормочет Иван, бывший шахтёр, проверяя взрывчатку. — Если дождь пойдёт, фитиль замокнет». Любица, стирая сажей метки на руке (чтобы татуировку "Смерть фашизму" не разглядели), перечисляет патрули: у железнодорожного моста два часовых
Знаешь, когда смотришь такие истории про войну, кажется, будто всё это где-то далеко — в учебниках или черно-белой хронике. Но тут дело было в 1941-м, в горах Боснии, где маленькое сербское село буквально разорвали на части. Представь: соседи, родственники, друзья детства — и вот они уже по разные стороны. Одни за четников, другие за титовских партизан. И как тут выбрать, если земля горит под ногами? Шпанец, этот партизанский командир, вообще вел себя как отпетый фанатик. Ну знаешь, такие глаза
Знаешь, иногда натыкаешься на старые фильмы — и будто находишь потрёпанный дневник в бабушкином сундуке. Вот этот... эх, даже не буду называть, а то звучать начну как киношный критик. Там такой врач, понимаешь, смотрит на мир через призму цинизма, но в каждом его жесте читается усталость не от людей, а от системы, которая всех перемалывает. Помню, как в одной сцене он молча курит у окна, и дым кольцами уплывает в ночь — прямо мурашки. Казалось бы, банальный момент, но в нём вся горечь