Любовь Омельченко

Сергей Воронов, экс-сотрудник ФСБ, сидит на кухне своей хрущевки, разглядывая обгоревший брелок с инициалами «А.К.», найденный в обломках машины, где погибла его жена Анна. Он помнит, как на похоронах к нему подошел сослуживец Дмитрий, прошептав: «Слушай, патруль видел черный BMW X5 без номеров за час до взрыва. Проверь гараж на Ленинградке, 45». Воронов пробирается туда ночью, находит следы
Маша, рыжая девочка в выцветшем сарафане, копошится в избе с покосившимися ставнями. Печь дымит — пироги с капустой пригорели. «Опять тесто не взошло, Мишка!» — стучит ложкой по чугунку. Михаил Потапыч, медведь в заплатанных штанах, чинит крыльцо: «Ты дрожжи забыла, опять…» За окном бельчонок Степка гоняет воробья, рассыпая скворечники. К вечеру находят трещину в срубе — из погреба тянет
Знаешь, история эта начинается как типичная ссылка «провинившегося» москвича в глушь — старлея Карташа сплавили куда подальше за роман с генеральской дочкой. Ну, думаешь, Сибирь, зона, скукота... Ан нет! Парень случайно натыкается на местную страшилку — Шаманкину марью. Место, где люди будто сквозь землю проваливаются. Типа, болота там, призраки, древние проклятия — обычный набор для легенд, да?
Знаешь, есть одна история, которая меня до сих пор мурашами пробирает. Представь: 1931 год, Данилов монастырь. Власти решили, что тут теперь будет колония для пацанов-хулиганов — монахов, ясное дело, выгнали пинками под зад. А ещё кладбище старое мешало — мол, надо землю расчистить. Ну, начали копать... И тут бац! Находка: могилы Гоголя, Языкова, других знаменитостей. Кости-то перезахоронили на
Знаешь, эта история про Лялю — она такая… Ну, типичная, казалось бы, но щемит душу. Молодая актриса, красивая, талантливая, а сердце-то привязано к Грише — этому вечному «писателю», который и книжки толком не дописал, и жизнь у него как комок грязного снега: рыхлая, холодная, без формы. Любит она его, вот ведь парадокс — до дрожи, до боли. А тут появляется *он*: Смолянов. Мужик, который как скала
Представь: жаркая Туркмения, война где-то далеко гудит, а здесь, на забытой богом железнодорожной ветке, жизнь будто застряла в песках. Зина — женщина с глазами, в которых застыло ожидание. Муж пропал, а она всё ждёт, цепляется за эту ниточку — вдруг вернётся? Рядом Надя, ленинградка. Молчит чаще, чем говорит — словно часть той блокадной тишины привезла с собой. А ещё Андрей — машинист,
Знаешь, есть истории, от которых сердце замирает. Вот как эта — про Гулю Королёву. Представляешь, девочка с четырёх лет в кино! Камера её обожала, а она — её. Щурилась в объектив, будто играла в песочнице, а не на съёмочной площадке. А потом... Война. Только ленту выпускную в волосы вплела, платье праздничное сняла — и сразу в шинель. Не раздумывая. Слушай, мне даже страшно представить: в её