Чита Ривера

В Нью-Йорке 1920-х гримёрка театра «Палас» пропахла лавандой и потом. Эдди Кантор, щурясь в зеркало, поправлял парик, бормоча: «Если Джулс тут ещё раз впихнет меня в костюм с перьями, я сыграю ощипанного гуся». За стеной Софи Такер спорила с пианистом: «Темп — как мой пульс после трёх рюмок, понял?» Её голос рвал тишину, пока грузчики таскали декорации с надписью «Аквариум любви» — спектакль провалился через два дня. На углу 45-й улицы агент Лу Голдштейн размахивал контрактом: «Чикаго, два шоу
Кира, в потёртых кроссовках и с резинкой для волос на запястье, вытирает пыль с зеркала в подвале музыкальной школы. «Если Сэм сегодня опоздает ещё раз, я сама буду солировать в его партии», — бросает она, поправляя динамик, который гудит на высокой громкости. Её подруга Лейла, разбирая папки с нотами, находит старую записку от бывшего преподавателя: *«Не бойся брать верхние ноты — они твои»*. За дверью слышен спор: Марко и Тайлер делят последний энергетик перед репетицией. «Ты вчера забыл
Знаешь, такая история про девушку из Нью-Йорка, которая работает… ну, скажем так, *танцует за деньги* в одном заведении. Зовут Чарити, а фамилия у неё — Хоуп-Вэллэнтайн. Прямо как парадокс какой-то: «Надежда-Доблестный» — а сама вечно нарывается на одни и те же грабли. То и дело влюбляется, ох, как же она верит каждому новому принцу! А они — бац! — и испаряются, оставляя её с битым сердцем и парой туфлей на высоком каблуке в раздевалке. Ну честно, я бы уже махнула рукой на весь этот цирк, а она