Gustav Kroeninger

Знаешь, когда смотришь на старые кадры — эти потёртые лица, выцветшие мундиры — иногда мурашки по коже. Вот он, парень лет двадцати пяти, стоит в кадре. Глаза как два куска льда, но в уголках губ что-то дрожит, будто хочет сказать то, что нельзя произнести вслух. А может, мне просто кажется? Интересно, о чём он думал тогда, когда камера щёлкала. О доме? О том, как пахнет дымом его шинель? Или просто гадал, доживёт ли до ужина? Страшно представить. Меня всегда цепляло это противоречие — с одной