Харальд Хамрелль

В Стокгольме, на улице Хорнсгатан, комиссар Мартин Бек в мятом плаще осматривает квартиру с разбитой вазой и пятном крови на линолеуме. Рядом — детектив Леннарт Колльберг, жующий бутерброд с селёдкой, бормочет: «У соседа снизу шум записывал. Говорит, ссю ночь кто-то стучал, как гвозди забивают». Бек поднимает с пола обрывок газеты с адресом порта Варта: «Сюда не пускали никого?» Охранник в потёртой форме пожимает плечами: «Только уборщица вчера вечером. Ключи у неё». На улице моросит дождь, Бек
Лина застряла на платформе Т-Централен, когда заметила Эрика, толкающего велосипед с проколотым колесом. «Слушай, у тебя есть запасная камера?» — спросил он, вытирая грязную ладонь о куртку. Она молча протянула ему ключ от подвала в Хаммарбю, где хранились инструменты ее отца — слесаря, чьи руки пахли машинным маслом даже после душа. Через два часа они чинили старую лодку у причала на острове Лидинго, пока Эрик рассказывал, как его отец-депутат назвал школьную забастовку за климат «истерикой
Знаешь, есть один фильм, который до сих пор не выходит у меня из головы. Представь: мир, где роботы — ну прям копии нас, живых. Глаза, улыбка, жесты — всё один в один. Сидишь в кино и ловишь себя на том, что сам начинаешь сомневаться: а вдруг мой сосед по автобусу тоже... Ну, в общем, не буду спойлерить. Но вот что цепляет — они вроде как идеальные, эти андроиды, а что-то всё равно не то. То ли взгляд слишком уж стеклянный, то ли смех через паузу, будто прогрАмма зависла. Иногда кажется, что