В середине XXI века, когда мир охвачен социальными потрясениями и политическими изменениями, история французского революционера привлекает внимание общественности. Этот человек, осужденный за серию дерзких ограблений, становится символом борьбы против несправедливости. Его жизнь полна контрастов и противоречий: для одних он — безжалостный преступник, для других — отважный борец за права обездоленных. Голдман не признавал авторитеты и законы, установленные обществом, которое, по его мнению,
Эмиль, 22 года, разгружал ящики с вишневым вареньем в подсобке кафе *La Brume* на улице Монторгей. Через окно видел, как Клэр, новенькая официантка с татуировкой журавля на ключице, трижды роняла поднос с эспрессо — руки дрожали после ночных смен в прачечной на площади Пигаль. «Ты спала хоть час?» — спросил он, протягивая ей краденый макарун из кондитерской напротив. Она отвернулась, поправляя порванный шнурок на ботинке: «Не твоя забота. У меня сын в Лионе ждет денег на операцию». На чердаке
Леа Моро, 17 лет, рылась в ящике с инструментами отца-часовщика на третьем этаже парижской мастерской, когда нашла письмо с обугленными краями. «*Марк жив. Ищи витражи Сент-Эсташ*», — прошептала она, сжимая ключ с гравировкой в виде совы. На следующее утро, притворившись туристкой, она втиснулась в толпу у собора, но вместо гида встретила Эмиля — парня в потертой кожанке, который выхватил у нее ключ со словами: «Ты даже не знаешь, что это открывает». Преследуя его через переулок за булочной «Du
Представляешь, солнечная Ницца, шикарный отель… а на пороге — эта девушка, Шарлотт. Вроде бы гламурная, но взгляд какой-то потерянный, будто не отдыхать приехала, а от кого-то прячется. Ну и встретила она там Поля, мужика с потухшими глазами — жена его недавно из окна выбросилась. Жуть, да? В общем, потянулись они друг к другу, как два одиночества. Она ему — про какую-то темную историю, мол, влипла по уши, сама не знает, как выбраться. А он, наивный, верит, спасать рвется. Но чувствую же я, что