Лиза, 22 года, приехала из Твери с потрёпанным чемоданом, где между вещами затерялась фотография школьного театра. Поселилась в общежитии на окраине Москвы — комната с треснувшим зеркалом и соседкой-студенткой, которая по ночам печатала курсовую на старой «Самсунг». Утро начинала в кафе «Веснушки»: разливала латте менеджерам с покрасневшими глазами, прятала в карман чекушки с чаевыми. «Ты вчера
Сергей приезжает в Братск ранним утром, автобус бросает его у облупленной остановки с рекламой завода «Сибирь-металл». В кармане — смятая фотография 1990 года: он, брат Дима и отец на фоне гаража с ржавым «Москвичом». Дмитрий теперь работает слесарем в том же цеху, живет в отцовской двухэтажке. Встречаются у ворот: Дима в засаленной спецовке мнет в руке ветошь, щурится. «Чего приперся?» —
Сергей сплюнул в лужу у входа в трактир «У Гришки», поправляя рваный картуз. На фабрике за Солянкой недоплатили — опять счетовод с тухлой ухмылкой бросил: «Жди следующей пятницы, щенок». Мать кашляла за перегородкой, требуя чаю с малиной, а сестра Маша, вернувшись с рынка, сунула в руку черствый калач: «Клык спрашивал тебя утром. Сказал, заклад принес — иль сам придешь, иль ноги выбьет». В
Настя заваривает растворимый кофе в пластиковом стаканчике, пока маршрутка стоит в пробке на Ленинском проспекте. Телефон вибрирует: мать пишет «Приезжай в выходные, купила торт „Прага“». Она стирает сообщение, глядя на отражение в окне — тушь слегка размазана. Вечером в переходе у метро «Чистые пруды» парень в потертой куртке наигрывает на гитаре что-то блюзовое. «Вы всегда тут играете?» —
В небольшом городке под Новосибирском 19-летний Кирилл Малышев копался в старых журналах на чердаке своего обшарпанного дома. Нашел потрепанную тетрадь с пометкой «Н. Гребенщиков, 1987» — внутри формулы, зарисовки тиглей и выпавшую фотографию заброшенного цеха химзавода. Мать, Людмила Семеновна, кашляла за тонкой стенкой: «Опять эту пыль гоняешь? Хватит, все равно не поможет». Он украдкой
Сергей, 17 лет, каждое утро втирает парафин в доску у гаража, пока мать кричит из окна: «Серега, хлеб купи!». На пляже «Черный камень» — галька, облезлый маяк, ржавые трюмовые краны. Аня, рыжая в солёных завитках, толкает его плечом: «Опять проспал разминку? Ветер к обеду спадёт». Её доска — с жёлтой заплаткой от столкновения с катером в прошлом сезоне. В портовой забегаловке «Волна» трещат рации
В заброшенной уральской деревне Глафира, 34 года, вскрывает старый чемодан отца, погибшего при странных обстоятельствах в 90-х. Под слоем пожелтевших газет находит конверты с переводами на имя незнакомой женщины из Твери. «Ты точно не мать ему заменяла?» — бросает она младшему брату Степану, который приехал после пяти лет молчания. Он, обжигаясь дешевым чаем из треснувшей кружки, достает из
Вася, парень в стоптанных валенках, сбегает из деревни Глухово на попутке — дед Игнат кричит ему вдогонку: *«Слухай, хлопче, город тебя з’їсть, як мишу…»*. В городе он спит в общежитии с облезлыми обоями в матрёшках, работает на стройке. Бригадир Семён, в синей каске и с поддельными часами, тычет пальцем в его лапти: *«Ты чё, с луны свалился? Документы покажи!»*. По вечерам Вася звонит деду с
В Питере, на заброшенной фабрике у Обводного канала, Лёха, в кожаном пиджаке с оторванной пуговицей, передаёт свёрток с белым порошком Тане. Она, нервно прикуривая «Беломор», бросает: *«Четверть веса – песок. Козёл-бизнесмен»*. Лёха хрипит, потирая шрам на шее: *«Следующий заклад – только через Витька-Химика. Его лаборатория в общаге на Проспекте Просвещения»*. Тем временем Олег, мент с пятном
Деревня Заречная, осень. Егор Сазонов, 42 года, получает из сельсовета бумагу с печатью — справку о выходе из колхоза. **"Свободен как ветер, а куда дуть — сам решай",** усмехается секретарь Людмила Петровна, поправляя платок. Дома Егор находит дверь распахнутой: печь холодная, на столе — записка от соседа Семена: *"Уезжай, пока не поздно. Гаранин уже крышу снес у Федота"*. В
Иван Строгов, водитель троллейбуса с облупившимся номером «17», жил в хрущёвке на окраине Петербурга. После развода с Мариной он неделями не выключал рацию таксистов, слушая эфир вместо радио: «Кортеж на Невском, объезжай через Тучков», — трещало из динамика. По вечерам открывал банку тушёнки с морщинистой картошкой, ел прямо из кастрюли, глядя на трещину в кухонных обоях — розовые пионы,
Горячев копался в ржавом ящике с инструментами, пока сосед Валера стучал костяшками по батарее. «Опять воду отключили, — хрипел тот, затягиваясь *Беломором*. — У Светки в пятом подъезде из крана ржавчина течет, как кисель». На кухне пахло жжеными блинами — жена Люда забыла сковородку на плите. Через распахнутое окно доносились крики детей, гоняющих мяч между бетонными гаражами. Горячев достал
