Большой вальс (1938)

Эдвин, худощавый скрипач с потёртым футляром за спиной, мыл полы в нью-йоркском отеле «Карлайл», пока менеджер Сэмюэл не услышал, как тот наигрывает вальс за углом. «Твои пальцы слишком хороши для швабры, — хрипло бросил Сэмюэл, разминая сигару. — Но если к завтраку не выучишь «Голубую луну», вылетишь вместе с мусором». Вечерами Эдвин пробирался в подвал, где Клара, рыжеволосая пианистка с облезлым лаком на ногтях, разбирала партитуры. «Опять твой Шуберт? — смеялась она, поправляя шпильку в волосах. — Здесь танцуют фокстрот, не похороны». Они торговались за каждую ноту: Эдвин настаивал на скрипке, Клара била аккордами, пока стопки тарелок в подсобке не звенели в такт.

Однажды утром в холле появилась Люсиль — продюсер в лисьем палантине, пахнущем дешёвым шампанским. «В Чикаго платят вдвое, — говорила она, разглядывая Клару как товар. — Но ваши бледные лица — не для сцены. Придётся добавить блёсток… или врать про венскую кровь». После споров Эдвин согласился сменить фрак на костюм с бисером, но отказался подделать автограф Бетховена на афишах. На премьере в «Рузвельт-холле», пока публика топала под «Сказки Венского леса», он увидел, как Клара вытирает слёзы, пряча под роялем потрёпанную нотную тетрадь. «Это не наша музыка», — прошептала она позже, когда Люсиль требовала удлинить юбку и убрать контрабас. Эдвин разбил скрипку о стену, оставив царапину на плакате с их именами.