Зима и весна сорок пятого (1 сезон)

Сергей, фронтовой кинооператор в рваной шинели, пробирался через развалины Кёнигсберга. В кадр попадали обугленные трамвайные рельсы, немецкий мальчик, ковыряющийся в пепле консервной банкой, старуха в платке, выменивающая у солдат пачку папирос на фамильную брошь. В полуразрушенной кирхе, где разместили полевой госпиталь, медсестра Лида, стирая окровавленные бинты в жестяном тазу, кричала ему: «Опять твою камеру в угол поставили — место занято!» Он молча доставал из вещмешка бутыль с самодельным спиртом, выменинный у санитаров за трофейные часы — дезинфицировать раны хватит, а на опьянение нет.

В берлинском подвале у Рейхсканцелярии, куда Сергей принес Лиде банку тушенки «второй свежести», она, разглядывая треснувшие негативы, вдруг сказала: «На этом — я? В шинелище, как мешок?» Он поправил фитиль коптилки, объясняя, как светотень скрывает дырку на локте. Утром, когда начали бить «катюши» по Тиргартену, он снимал её, роющуюся в развороченном огороде рейхсминистра — та искала картошку для раненых. «Стой, — рявкнул, когда она полезла за клубнем в воронку. Сам полез, вытянув здоровой рукой. Смердящая жижа на сапоге оказалась человечьими экскрементами.