Ленинград (1 сезон)

Знаешь, иногда кажется, что война стирает всё человеческое. Но Ленинград 41-го... Это другой уровень. Представь: небо рвут бомбы, а ты даже не прячешься — сил нет. Дома — груды кирпичей, а люди, обмотанные тряпьем, больше похожи на тени. Голод, который сводит живот судорогой, мороз, от которого кости трещат. И всё это под завывание сирен. Гитлер-то думал, что из нас звери получатся, ха! Видимо, не учел, что даже крыса, загнанная в угол, умеет зубами цепляться за жизнь.

А эти две... Нина и Кейт. Одна — комсомолка в гимнастерке, с кулаками и верой в «светлое будущее». Папку ей белые порубили еще в Гражданскую — она об этом как мантру твердит. Другая — бледная мушка из прошлого века: в пальто с каракулевым воротником, блокнот в дрожащих пальцах. Эмигрантка, «предательского корня», как шепчут за спиной. В мирное время они бы даже на одной улице не разминулись — одна в райком спешит, другая в кафе с капучино.

Но война — та еще алхимичка. Превращает ненависть в странное братство. Когда замерзший ребенок плачет в подвале, а последний хлебный паек украли — не до классовой борьбы. Выживать-то вместе приходится. И вот уже Нина учит эту «буржуйку» печку-буржуйку растапливать, а та, глотая слезы, рассказывает, как в детстве на Мойке коньками звенела.

Смешно, да? Люди, которых жизнь столкнула лбами, вдруг оказываются двумя половинками разбитого зеркала. Обе — ленинградки. Обе — упрямые, как черти. И обе понимают, что главное оружие против блокады — не пушки. А то, что даже в аду можно остаться человеком. Хотя... черт его знает, как у них это получается. Может, потому что иначе — смерть. Не физическая, нет. Такая, пострашнее — когда внутри всё сгорает, и ты становишься тем самым зверем, о котором фюрер мечтал.