Ахмед Хатем

Амира, реставратор с облупленными ногтями от лака «ханаанский пурпур», копошится в подсобке Каирского музея. На столе — фрагмент папируса с иероглифами, похожими на трещины. «Опять подделка?» — бросает Карим, разносчик чая с шрамами от ожогов на левой руке. Его голос хрипит, будто в горле застрял песок Ливийской пустыни. В кармане халата он прячет фотографию амулета с глазами Гора — тот же
Карим, в заляпанной маслом робе, ковырялся в двигателе «Пежо» 1987 года, когда Халед принес конверт с визами. «Два месяца — и мы в Марселе, — хрипел друг, затягиваясь «Клеопартрой», — но надо еще пятьсот долларов. Твой дядя в Александрии берет груз на итальянское судно». За углом мастерской, в переулке с треснувшими фонарями, Амира спорила с отцом: «Юрфак не брошу, даже если вырежешь язык, как
Карим, 23-летний парень из Каира, каждое утро торгует коврами на рынке возле мечети Аль-Азхар. Его будни — это пыльные улицы, запах жареных бобов из лотков и переговоры с туристами, которые вечно торгуются из-за цены. Однажды утрон он заметил Амиру, 19-летнюю девушку в потёртом платке, которая пыталась продать корзину фиников возле лавки со специями. *«Ты здесь новенькая?»* — спросил он,