Жамель Сасси

Юсеф, 16 лет, каждое утро забирается на плоскую крышу дома в Сиди-Бу-Саиде, чтобы слепить из глины фигурки сов — его мать перед смертью научила их лепить вместе. Внизу, в мастерской, отец Али шлифует оливковое дерево, ворча: «Ты испачкал мои инструменты глиной опять? Иди лучше крась ставни!» Сестра Амина прячет под скатертью Юсефа кускус с бараниной, пока отец не видит: «Ешь быстрее, а то
В Эдмонтоне нейрохирург Марк Тремблей сидел в больничной столовой, разминая в руках бумажный стаканчик с остывшим кофе. За соседним столиком медсестра Лиза Грэйсон спорила с анестезиологом о кленовом сиропе: «Ты вообще пробовал настоящий, из Квебека? Это не то дерьмо, что в супермаркетах». Тремблея прервал звонок из морга — труп подростка с пулей в мозжечке, но без документов. На вскрытии он
Нура, 17 лет, переезжает из сине-белых улочек Сиди-Бу-Саида в Тунисе к матери в Брюссель после развода родителей. Её отец, Халид, реставратор керамики, перед отъездом суёт в руку потёртый компас с гравировкой «Аль-Андалус»: «Твоя бабка находила с ним общий язык с джиннами. Может, и тебе пригодится». В Брюсселе, разбирая коробки в квартире над кондитерской *Désiré*, Нура находит письма 1940-х
Эмили, француженка в синей льняной рубашке, спотыкается о брусчатку на улице Эль-Аттарин в старом Тунисе. Она ищет мастерскую краснодеревщика — адрес соскребла с обрывка бумаги, который дал ей пожилой торговец оливками у ворот Баб-эль-Бахр. В крохотной мастерской, где пахло воском и фисташковым деревом, Карим, в заляпанном краской фартуке, вытирал руки об тряпку: «Ты на ту кушетку, что для