Евгений Пашин

Лена, в потертой куртке брата, копошится в старом сундуке на чердаке бабушкиной дачи под Нижним Тагилом. Там — пожелтевшие письма 50-х, пуговицы-гильзы, фото с заброшенной шахты «Глубокая». Сергей, сосед, чей отец таскает мясные туши на комбинат, тычет пальцем в карту с отметками: «Вот тут лесопилка, а здесь вход завалили после взрыва». Они крадут фонарь из гаража деда Степана, пробираются через ржавые ворота запретной зоны. «Стой, тут земля рыхлая», — Лена хватает Сергея за рукав, когда под
Вот как можно переосмыслить этот отрывок, добавив живости и субъективных нюансов: --- Девяностые вовсю бушевали — прилавки ломились от «Сникерсов», все вокруг крутились как белки в колесе, а он… Ну вот представь: парень вроде бы и молодой, симпатичный, не дурак, даже языки какие-то там знает. А жена взяла да свалила. Не вписался, понимаешь ли, в эпоху малиновых пиджаков и пафосных «мерседесов». Как будто застрял между двумя мирами: вчера ещё нормально жили, а сегодня уже все играют по каким-то
Вот, представь: обычный парень, Митька, семнадцать лет — война его аж в сибирской глухомани застала. Ну, думаешь, тыл, тишина, ничего страшного? Как бы не так! То голод, то потери, то такое, о чём даже вспоминать страшно. А люди... Боже, как же их много было — тех, кто последнюю краюху хлеба оторвёт, чтобы чужого ребёнка накормить. Мужики с обмороженными руками лес валят, бабки в стужу валенки вяжут для фронта — и всё молча, без геройских речей. Сам удивляюсь — как он, пацан, через весь этот ад