Алина Коваленко

В горном селе Кривань старый Тугар Вовк учит сына Захара бить волков обсидиановыми ножами. «Не сила, а хитрость спасёт карпатских *опанчиков*», — бурчит он, пока Захар ворочает камни у кузницы. Сестра Мирослава собирает зверобой для ран, ворчит, что братва вместо трав учится резать монгольские арканы. По ночам Захар с дружками — коренастым Лукой и рыжим Дмитром — лазают по пещерам, отмечают зарубками дубы вдоль троп. Один раз нашли старую берлогу с костями, Лука шутнул: «Твои предки, Беркут?» —
В Киеве Мария снимает квартиру на Оболони, перебиваясь доставкой еды. Её брат Игорь ремонтирует хрущёвку в Чернигове: сдирает обои, оставшиеся от прошлых хозяев, спорит с женой Оксаной из-за цвета плитки. «Ты думаешь, эти стены сами себя покрасят?» — Оксана бросает пачку сигарет в ящик с инструментами. По вечерам Игорь тайком звонит двоюродной сестре в Карпаты, обсуждает продажу дедовского дома. Там, в селе, двор зарос лопухами, а сосед Василь уже дважды приходил с предложением «убрать хлам» за
Оля, в потёртых джинсах и мужской рубашке, вытирала пот со лба, разгружая ящики с персиками у сарая. Отец, Николай Иванович, ворчал, что пора бы уже замуж, а не с деревьями возиться. «Ты бы хоть Володьку из райцентра присмотрела, у него трактор новый», — бросал он, затягиваясь самокруткой. Сестра Марина, беременная третьим, приезжала на выходные, привозила конфеты в смятых фантиках: «У тебя, Олька, романтика в голове. Жизнь-то тут кончается, как сливовый компот в банке». По вечерам Оля кралась
Оля вытирала пот со лма, поправляя выцветший платок, пока персики с глухим стуком падали в треснувшее пластиковое ведро. За забором, на пыльной улице села Глибова, Николай Петрович, ее отец, спорил с соседкой Марьяной о том, кому достанется участок у старой мельницы. «Ты ж понимаешь, денег нет, — хрипел отец, разминая в пальцах окурок. — Киевские уже дважды звонили». Оля прикусила губу, глядя, как мухи кружат над перезрелыми плодами — такими же мягкими, как диван в их доме, просевший
Артём, парень с перебитой рукой после неудачной драки в киевском метро, возвращается в село Заречное. Его дед, Григорий, в прошлом лесник, теперь коротает дни за ремонтом часов и разговорами с воронами, которые клюют крошки на кухонном подоконнике. В старом сарае Артём находит ящик с письмами на польском и немецком, датированных 1943 годом, а под ними — ржавый жетон с выгравированным вороном. "Ты копался не там," — бросает Григорий, выбивая пепел из трубки о край печи. Ночью Артём
Алиса, с розовыми прядями в волосах, разгружает поддоны с круассанами в кофейне на Крещатике. Её коллега Леся шутит про «ведьминские скидки» на эспрессо, пока та незаметно чинит сломанную кофемолку взмахом пальцев. На Оболони Марина роется в архиве университета Шевченко — её конспекты по казацким обрядам испещрены пометками «Тарас, проверь даты!» и зарисовками рун. София, затянутая в вышитый жакет, торгуется со студентом из общежития №12: «Этот браслет из Карпатской сосны — от дурного глаза.
Анна, студентка-архивист из Киева, нашла в старом чемодане деда потрепанный блокнот с координатами и кассету. На пленке — мужской голос, напевающий *«Ой, у вишнёвому садочку»* сквозь помехи. В углу записи мелькнуло: *«Львов, 12.04.1986»*. Дед, бывший инженер Чернобыльской АЭС, никогда не говорил о работе. «Хватит копаться в пыли», — бросила мать, вытирая руки о фартук, но Аня села на поезд до Припяти, прихватив дедов компас с выцарапанными инициалами *«В.К.»*. В зоне отчуждения, у разрушенного