Ivie Okujaye

**Аде из Лагоса** торопливо прикрывал ржавую цистерну с контрабандной нефтью, пока над рынком *Ошоди* висел запах жареных бананов. Его сестра, **Чидима**, продавала ткани в двух кварталах отсюда, даже не подозревая, чем он занят. В тот же вечер **Эмили**, студентка-эколог из Ванкувера, разбирала пробы воды из порта — на дне стакана плавали маслянистые пятна. «Ты уверена, что это с танкера **«Карибу»**?» — спросила она по Zoom у коллеги, поправляя очки. Ответа не дождалась: связь оборвалась, как
Чиди, худой парень в потёртой футболке с логотипом пивной компании, каждое утро пробирался через шумный рынок Икея в Лагосе, чтобы украсть лекарства для младшей сестры. Его ловкость пригодилась: он прятал ампулы в корзине с бананами, пока продавщица Амина, в ярком платке *gele*, отвлекала охранника спорами о долге за аренду места. «Ты опять с пустыми руками?» — шипела мать Чиди, разливая *garri* по мискам, когда он возвращался в их лачугу с протекающей крышей. Сестра, Каси, кашляла в углу,
Чиди, 28-летний инженер-самоучка из Лагоса, чинил генераторы в мастерской возле рынка Икеджу. Его сестра Амина, медсестра в полуразрушенной клинике Ошоди, каждое утро пробиралась через пробки на *okada* — мототакси, — отчитывая водителя: «*Abeg, no speed!* Я не хочу умереть до смены». В их доме в районе Мароко, где пахло жареным плантайном и дизельным дымом, хранились чертежи самодельного ветряка — Чиди собирал его из обрезков труб и старых вентиляторов. «Почему ты не уехал в Абуджу, как дядя?»