Александр Чередник

Алиса, с волосами, стянутыми в небрежный пучок, протирала зеркало в зале с отслоившимся паркетом. За окнами — промозглый питерский дождь, а из коридора доносился треск автомата, выдававшего кофе с привкусом горелой гущи. «Снова на *пальцы* давишь, а не на свод, — бросил Виктор Сергеевич, поправляя шарф на шее. — Ты хочешь к двадцати годам превратиться в инвалида?» Ирина, её соседка по общежитию с
Знаешь, представь: просыпается парень — Евгений, а в голове пустота, будто кто-то жесткий диск отформатировал. Ни имени, ни прошлого — ноль. Полез в карманы: ключи, мелочь, чек из магазина… Ну, думает, хоть адрес найду? Приполз в какую-то квартиру — и тишина. Стены не шепчут, вещи молчат. А потом — бац! Под диваном пачка купюр, толще кирпича. Да не одна. И паспорта — штук пять, на разных
Вот как можно переписать, добавив эмоций и «человечности»: Знаешь, иногда кажется, что жизнь — это как старый патефон: крутится-крутится, а потом игла спотыкается о войну, и всё летит вразнос. Вот и у Владимира Устименко, врача с принципами до мозга костей, так вышло. Ну правда, представь: всю жизнь он как часовой механизм — точный, надёжный, преданный работе. А ещё... Варьке Степановой, этой
Знаешь, как бывает — вроде тихая деревня, все своим чередом... А потом бац! Возвращается он. Тот самый Шишкович, который при немцах полицаем был. Говорят, отсидел своё, но разве сроком меру за кровь? Вот так вот и плетётся обратно, будто ничего и не было. Ага, щас. Деревня-то помнит. А Иван... Ох, Иван. У парня вся душа перекосилась, как узнал. Сестру с матерью ведь забрали тогда — прямо из дома,