Тикара Хонда

Юта, 28 лет, паяет провода к старому синтезатору в углу комнаты 4,5 татами. На полу — пустые банки Black Boss, крошки от рисовых крекеров. Соседка Акира, 26, стучит в стену: «Опять твой ми-бемоль режет слух в три ночи!» Он игнорирует, нажимает кнопку на самодельном пульте — из динамика хрипит мелодия 1973 года. Внезапно лампочка над футоном трескается, появляется дыра в воздухе, пахнущая табачным
На пыльных рынках Киото слепой юноша Томона, шрам через левый глаз, щиплет струны бивы. Его песни о клане Минамото перебивают крики торговцев рыбой. В толпе — мальчишка в глиняной маске, прилипшей к лицу как вторая кожа. «Ты тоже видишь мертвых?» — Ину-о хрипит, сдирая кору с ветки для нового посоха. Они бродят вдоль реки Камо: Томона учит мелодии «Хэйкэ-моногатари», Ину-о колотит палкой по
Аой Накамура, 28 лет, в растрепанных джинсах и кедах, втискивалась в лифт офисного здания в Сибуе. На третьем этаже, где пахло свежей краской и старым кофе, она толкала дверь в редакцию журнала «Blanc» плечом — руки заняты стопкой рукописей с пометками красным маркером. «Опоздала на 12 минут, — бросил Хирото Сато, не отрываясь от монитора, — Кофейный автомат сломался. Опять». Он поправил очки, на
Такуя, парень в очках с потёртой оправой, моет пол в кафе «Lamp», когда замечает странность: экран старого монитора над стойкой транслирует происходящее в зале, но с задержкой ровно две минуты. Он зовет Кэя, бармена в фартуке с пятнами от кофе, и тычет пальцем в экран: «Смотри, я только что поднял щетку, а тут она ещё на полу!» Мэгуми, официантка с розовым карандашом в волосах, роняет поднос — на