Хюмейра

Зейнеп каждое утро открывала кафе в Кадыкёй, протирая стойку с потёртыми краями. Её подруга Элиф забегала перед лекциями в университете Мармара, хватая стакан айрана и бублик с кунжутом. «Опять мама звонила, — бросала Зейнеп, разливая турецкий кофе в крошечные чашки. — Говорит, замуж пора, а не с девочками по переулкам шляться». Элиф смеялась, поправляя платок на голове, но глаза её бегали: вчера
Селим, инженер из Бешикташа, вечно задерживается на работе из-за проекта с мостом через Босфор. Айше, устав провернуть тетради третьеклассников, ворчит, пока чистит баклажаны для *имэм байылды*: "Вчера Мави заходила — опять спрашивала, когда ты поменяешь розетку в ванной". Он, роняя ключи на стеклянный столик, парирует: "Скажи, что в субботу… нет, в воскресенье". Их соседка
Эмир, худой парень в потёртой кожаной куртке, каждое утро покупает симит у продавца с тележкой возле пристани Кадыкёй. Он шепчет слова на ухо старую кассету с записями голоса отца, погибшего на рыболовном судне: *"Не дай памяти стать волнами, что стирают берега"*. В переулке за рынком он сталкивается с Лейлой — она роняет папку с чертежами мостов, ее руки пахнут масляной краской и
Знаешь, иногда кино цепляет так, будто тебе в руки сунули чью-то пожелтевшую тетрадь из прошлого. Вот смотришь — а там история про мальчишку, которому пришлось в десять лет увидеть то, что и взрослому не пожелаешь. 1923 год, греки с турками, насильно гонят людей туда-сюда… А камера — будто его глазами: вот пыльные дороги, плачущие женщины, и всё это через призму детского «почему?». Режиссер,
Знаешь, иногда жизнь преподносит такие повороты, что диву даешься. Вот представь: сентябрь 1980-го, Турция. Военный переворот, улицы в дыму, а в это самое время у молодой женщины рождается ребенок. И… она умирает. Прямо в тот момент, когда мир вокруг будто сошел с ума. Жутко, правда? А малыш Дениз остаётся с отцом, который, наверное, сам не понимал, как дальше жить. Проходит семь лет. И вот они