Иван Рутковский

Максим нашел окровавленную футболку возле мусорных баков на Оболони, когда шел за кофе. Пластиковый стаканчик еще был теплым — успел пролить на рукав, ругался сквозь зубы. На футболке, кроме крови, прилипли рыжие кошачьи волосы. Ирина в участке прокручивала записи с камер: «Смотри, в три ночи мужик в кепке «Динамо» тащит пакет. Похож на того алкаша с пятого этажа». Максим смял пустой стакан: «Слишком чисто. Кто ж оставляет улики у помойки?» За окном гудел трамвай №18, ветер гнал по асфальту
Андрей, водитель скорой из Киева, каждое утро начинал с прокуренного салона маршрутки и объезда пробок по Проспекту Победы. В кармане — смятая пачка «Примы», на панели — треснувшая иконка святого Николая. В больнице, где он забирал Ольгу, медсестру с татуировкой совы на запястье, вечно ломался кофе-автомат. «Опять кипятка нет? — бормотал он, стуча по аппарату. — Как вы тут людей лечите?» Ольга, закатывая глаза, сувала ему термос с чаем: «Без театра можешь?» Звонок от матери из Херсона заставал
Константин Шевченко, бывший следователь из Киева, находит в старой хрущёвке на Оболони потёртый блокнот с цифрами и фамилиями. В подъезде пахнет плесенью, а на лестнице валяются окурки «Примы». Он звонит напарнице Оксане: «Здесь не просто списки — даты совпадают с делами 98-го года. Проверь архив, кто из этих людей ещё жив». Пока она копается в папках с потёртыми уголками, Константин идёт в забегаловку возле метро «Лукьяновская», где местный бариста Слава шепчет: «Вчера тут какой-то тип в
Знакомо, когда любовь превращается в катастрофу? Вот об этом весь сериал. Смотришь на этих женщин — вроде таких же, как соседка или подруга, — а потом бац: их сердца рвутся в клочья, и они сами не замечают, как переступают черту. Одна готова горы свернуть ради адреналина в жилах, другая верит каждому прохожему, как ребенок, а третья... Ну, вы знаете этих мам-тигриц — ради семьи и в огонь, и в тюрьму. Меня до сих пор мурашки от некоторых сцен берет — реально страшно, на что способна обычная тетя