Москва, 1910 год. Благополучная жизнь влиятельного купца Федора Намолина оказывается под угрозой, когда его единственный сын Костик возвращается домой из Петербурга. Вместе с женой Лизой и загадочным спутником, он приносит с собой не только семейные новости, но и идеологическую бурю. За годы учёбы Костик увлёкся идеями социализма и анархизма, полностью отвергнув консервативные устои, на которых
Сергей Марченко, бывший сапер, чинил разбитый "Москвич" в гараже на окраине Симферополя, когда в бардачке нашел сложенную вчетверо карту с крестиком у горы Гасфорта. «Опять эти игры», — проворчал он, вытирая руки об промасленную тряпку. Через час к нему ворвалась Люда, дочь соседа-рыбака: «Дядя Сережа, у кинотеатра «Мир» двое в черном спрашивали тебя. Говорили, как старые друзья».
Марина нашла записку Алексея под треснутым подстаканником, когда разогревала вчерашний борщ. Над плитой мигал свет — лампочку меняли три месяца. «Ты где?» — отправила голосовое, разглядывая пятно засохшей свеклы на фартуке. Алексей ответил через десять минут: «В больнице. Сорок». Крошки чёрного хлеба прилипли к краю стола, когда она вытирала его тряпкой. В трубке шуршал ветер, как будто он стоял
Сергей, водитель автобуса маршрута 107, резко дернул ручник возле закусочной «У Галины». На заднем сиденье, под треснувшим стеклом, дремал старик в промасленной куртке. В салон ворвалась Ольга, тряся мокрым зонтом: «Вы до Тракторного едете?» — «Там ремонт, объезд через Нижнюю», — буркнул Серега, глядя на её потрескавшийся лак на ногтях. Она села у двери, достала из сумки тетрадь с расписанием
Егор чинил капкан у сарая, когда услышал вой — не привычный пересвист соседских псов, а низкий, дрожащий звук, будто из-под земли. В избе пахло смолой от растопки, а на пороге лежал ком замерзшей грязи, отколотый топором утром. «Опять волки», — пробормотал он, вытирая руки о промасленную тряпку. Старик Никитич с соседнего участка, зашедший за солью, хрипел, развалившись на лавке: «Третий день
Волков, с сигаретой в зубах, приперся к полузаброшенному гаражу на окраине Питера. Там уже ждал Марат, нервно перебирающий ключи от «девятки» с треснутым стеклом. «Ты проебался, — бросил Волков, выбивая пепел о ржавый бак. — Костя сдох в подъезде, а у мусоров теперь твой след из камер». Марат попытался встать, но Волков резко прижал его плечо к холодному капоту: «Не дергайся. Сейчас позвоним
В портовом городишке Свирске Агафья, дочь рыбака, тайком штопала фату из старой марли, пока мать рубила капусту на закваску. «Сбежишь с этим конторщиком – ноги переломаю», – бубнила мать, швыряя кочерыжки в ведро. На другом конце улицы, в конторе лесопилки, Лизавета в синем капоре перебирала счета, роняя на цифры пятна от чая с брусникой. «Ваш жених опять загулял с плотогонами», – шепнула
Анна чистила кофемашину в кафе "Перекресток", когда заметила трещину на кружке №12. В дверь вошел Максим, водитель-дальнобойщик с потертым рюкзаком. "Опять эспрессо и бутер с колбасой?" — спросила она, вытирая руки о фартук с пятном от горчицы. Он кивнул, доставая потрепанную фотографию: девчонка лет семи в платье с ромашками. "Сестра", — бросил он, когда Анна
Артем, бывший водитель маршрутки, сидел на скамейке у автопарка, сминая в руке увольнительную. Семеныч, начальник гаража, бросил ее на каполь «Газели» со словами: «Третий раз за месяц под замену ищешь — не контора, а благотворительность». Артем пинал рыжий камень по потрескавшемуся асфальту, когда в кармане зажужжал старый Nokia. Сестра Катя, голос с хрипотцой: «Мать опять упала, аптеку закрыли —
Антон Просекин, водитель хлебного фургона, наткнулся на ржавый сейф в подсобке заброшенного магазина «Рассвет» на улице Гагарина. Внутри — пачки пятитысячных купюр, перетянутые резинками от счетов. Вместо радости — ком в горле: на верхней пачке синим штемпелем «Склад №4, 17.03». Позвонил жене: «Лизка, срочно в гараж. Бери перчатки и пакет для мусора — большой». Пока ждал, выковыривал грязь из-под
Кирилл нашел ржавый медальон с выцарапанной датой возле заброшенного блиндажа. «Черт, это не VR, тут слишком воняет горелым», — проворчал он, вытирая грязь с экрана смартфона. Лена, копавшаяся в рюкзаке с павербанками, резко подняла голову: «Отстань, смотри — шинель 1941 года, петлицы…» Внезапный гул артиллерии заглушил ее слова. Димка, закатывая мокрые джинсы выше колен, споткнулся о каску с
В Успенском соборе пахнет ладаном и сырым камнем. Анна, в парчовом платье с потускневшими серебряными нитями, рвет кондиции перед толпой: «Не за тем из Митавы ехала, чтоб холопам кланяться». Дмитрий Голицын, пряча дрожащие руки в соболью муфту, шипит Черкасскому: «Сама же подписала… Курица в короне!» В съезжей избе на Арбате Федор Долгорукий, обливаясь квасом из глиняной кружки, хрипит стражнику:
