Людмила Гурченко (1 сезон)

Люся, как её звали дома, росла в послевоенном Харькове на улице Пушкинской. Отец, Марк Гаврилович, чинил сапоги в мастерской за углом, мать, Елена Александровна, шила костюмы для местного театра. В коммуналке, где трескались обои в мелкий цветочек, девочка репетировала перед зеркалом из обломков — пела «Синий платочек», подражая Утёсову. «Опять наша артистка воздух пинает?» — кричала из кухни тётя Клава, соседка, помешивая кастрюлю с картошкой. В 1953-м Люся сбежала в Москву с чемоданом, набитым носками, которые мать вязала ночами: «Тебе бы замуж, а не в киношки лезть», — говорила Елена Александровна, вытирая ладонью щёку.

На первом курсе ВГИКа она схлестнулась с преподавателем по сценической речи: «Гурченко, вы жуёте слова, как кашу!» — «А я с Харькова, у нас так разговаривают», — парировала она, закусывая губу. После «Карнавальной ночи» администратор «Мосфильма» пытался отобрать её красное платье с пайетками: «Это реквизит!» — «Снимите с меня тогда», — бросила Людмила, расстёгивая молнию. Дома муж Борис Андроникашвили ставил на стол холодный борщ: «Ты дочку хоть видишь иногда?» — «Вижу, когда спит», — отвечала она, закутываясь в шаль с запахом табака и грима. В гримёрке перед концертом 1982 года она искала затерявшуюся серебряную серёжку — подарок отца, — пока звукорежиссёр стучал в дверь: «Людмила Марковна, через пять минут выход!»