Книга Бытия: Сотворение мира (1994)

Представь: бескрайние пески, трепещущие от зноя, а посреди них — древний дед-кочевник с лицом, изрезанным морщинами глубже, чем каньоны в этих пустынях. Его племя кочует месяцами, бредёт через оазисы, где вода лечит не только жажду, но и усталость души, мимо развалин, что шепчут истории давно исчезнувших царств. И каждую ночь у костра этот старик, будто одержимый духами предков, выдаёт истории. Нет, не просто «рассказывает» — он ткет их из звёздной пыли и песка, как Шахерезада, только вместо тысячи и одной ночи у него вечность под ржавым шатром неба.

Ты чувствуешь, да? Как эти сказания о богах и первых людях цепляют что-то глубинное, будто в ДНК. То ли дело в его хриплом голосе, то ли в том, как ветер воет в такт словам… А может, всё потому, что вокруг — не декорации. Эти люди *живут* так, словно время застряло где-то между Авраамом и нашими днями. Когда они проходят мимо каменных алтарей, брошенных тысячелетия назад, кажется, вот-вот из-за дюны выглянет сам Исаак с овцой на плечах.

И знаешь, что самое крутое? Эти истории не про «раз уж надо объяснить, как мир появился». Нет, они дышат, плюются песком, пахнут дымом и кровью. Тут и божественный промысел — не абстракция, а конкретный старик, который махнёт посохом: «Вот так Бог отделил свет от тьмы!» — и ты веришь, потому что вокруг на сотни миль — ни единого фонаря, только мрак и звёзды.

А ещё между делом — байки про патриархов, где мораль не в лоб, а как колючка в плаще: вытащишь — и кровь проступит. Всё это так… настоящее. Даже слишком. Порой кажется, что если протянешь руку, коснёшься экрана (тьфу, песка!), и эти истории вцепятся в тебя, как скорпион в пятку. И не отпустят.