Сезон мира в Париже (1981)

Знакомство Драгана с Элен — этакой милой француженкой-скульптором с руками в глине — начинается как типичная парижская романтика: смех, вино, прогулки под дождем. Ну, знаешь, думаешь: "А что, может, и правда судьба?" Ан нет! Вместо уютных свиданий она вдруг тащит его в квартиру какого-то старика. И вот тут-то привет, сюрприз: за дверью — не пыльные книги или выцветшие фото, а целый арсенал нацистской формы. Мундиры висят, будто только с глажки, ордена блестят — жуть берет. А дедок этот, с лицом как смятая бумага, с гордостью талдычит про "былые подвиги". Представляешь? Сидишь, слушаешь про расстрелы да "великую Германию", а в горле комом — то ли от ярости, то ли от страха. Но самое дикое — это когда они позже натыкаются на... колонну гитлеровцев. Да-да, в самом центре Парижа! Мотоциклы ревут, каски, автоматы — будто война вчера закончилась, а не сорок лет назад. У меня мурашки до сих пор, как вспомню эту сцену: Драган стоит, вжавшись в стену, а мимо плывут тени прошлого. И ведь это не фантастика какая — такое реально было, говорят, в те годы ветераны иногда маршировали... А потом — бац! — Элен подрывается на старой мине. Вот так, в один миг: еще вчера целовались, а сегодня от нее только воспоминания да осколки в стенах. И Драган, этот вечный скиталец, вдруг прозревает: забыть — значит предать. Всех этих бабушек с глазами, полными ужаса, партизан, что гибли в лесах, даже вот этого упыря-нациста, который, оказывается, тоже часть его истории. Как же иначе? Война ведь не заканчивается, пока живут те, кто ее помнит. Или те, кто пытается переписать. Странно, да? Любовь, смерть, парад мертвецов — и среди всего этого он вдруг понимает, что прошлое не архивная пыль, а живая рана. Или нет, даже не рана — компас. Если, конечно, не бояться на него смотреть.