А у нас была тишина... (1978)

Представь, взрослый человек оглядывается назад, в те годы, когда даже воздух будто застывал от ожидания… Тишина. Не та, что уютная, а гнетущая, обрывающаяся криком поездов на станции. Северный городок Заозерье — помнишь, как там ветер с озера зимой кожу до костей пробирал? А люди… Боже, они же как-то умудрялись жить. Не просто выживать — смеяться украдкой, сплетничать у колодца, рвать подснежники в промерзшем лесу. Война где-то далеко грохотала, а здесь девчонки все равно заплетали ленты в косы перед танцами в клубе. Слушай, я вот иногда думаю: они ведь понимали, что завтра может не наступить? Но пели. Играли на расстроенном пианино, грелись у «буржуек», и эта хрупкая надежда — она же сквозь все пробивалась, как первый лед на озере. Письма с фронта читали вслух, по слогам, и каждая строчка пахла то порохом, то чужой землей… А дети? Те вообще в своем мире — снежные крепости строили меж бараков, воровали мороженую картошку с колхозных полей. Взрослые проблемы им как сквозь туман. Странно, да? Голод, холод, страх — а жизнь все равно цеплялась за каждую щель. Как та трава у нас во дворе, что асфальт ломала каждую весну. До сих пор мурашки, когда вспоминаю кадры: старуха в платке несет ведро с болтушкой — лицо в морщинах, а глаза… как угли. Такое не сыграть. Или вот сцена, где паренек в отцовской шинели до пят стоит на вахте у обелиска — смешно и горько одновременно. Знаешь, после таких историй долго в голове крутится — будто прикоснулся к чему-то огромному и хрупкому. Как будто сама память тут, рядом, дышит в затылок. А тишина та… Она ж не пустота была. В ней столько всего намешано — от детского смеха до стука телеграфного аппарата. Как эхо, которое до сих пор не смолкло.