Человек из Колорадо (1948)

Представь: два приятеля вернулись домой после всей этой кровавой бойни, а война, кажется, так и не отпустила одного из них. Тот, вроде, физически тут — руки-ноги целы, — но внутри будто что-то переломилось. То он в ярости крушит всё вокруг, то замыкается, словно в скорлупе. Говорят, на фронте такое бывает — мол, «контузия души», но как это объяснить тому, кто не нюхал пороха? А второй-то, его друг, смотрит на это и сердцем понимает: надо вытягивать, пока не поздно. Сам-то еле держится, но силёнок хватает встряхнуть приятеля: «Эй, очухайся! Мы же *живые*, чёрт возьми!» Только слова эти как об стену — отскакивают. То ли совесть гложет выжившего, то ли призраки прошлого заели… Кто их разберёт. Страшно, знаешь, когда человек, с которым бок о бок в огне стоял, вдруг превращается в едва узнаваемую тень. И ведь не отвернуться — душа не позволяет. То тащит его в город, пытаясь отвлечь шумом баров и смехом, то втихаря молится, чтобы хоть капля света прорвалась сквозь эту тьму. А война… Она ведь не заканчивается, пока последний солдат не выплюнет её из сердца. Или не сгорит в ней. Вот и мечется друг — между надеждой и отчаянием, меж «спасу» и «сломаюсь сам». Жизнь-то, она ж не киношный хэппи-энд. Иногда и раны души не заживают — только притворяются шрамами.