Ирина Мохова

Иван Морозов, саксофонист из Питера, и Алина Горячева, юристка миграционного отдела «Сбербанка», подписывают договор на салфетке в «Шоколаднице» у Павелецкого вокзала. Он задолжал продюсеру за сломанный микшер, ей грозит депортация в Воронеж из-за просроченной аренды. «Два месяца притворяемся — и свободны», — Алина стучит ногтем по строчке про раздельные спальни. Иван доедает чизкейк, оставляя след вишнёвого сиропа на контракте: «Только без этих ваших сердечков в Инстаграме». Они селятся в
В старом киевском доме с облупившимися обоями в ромашках Ольга нашла папку с документами под кроватью покойного отца. На кухне, перебирая бумаги, она наткнулась на расписку 1998 года: *«Получено 50 000 долларов от Николая Литвиненко»*. Ее брат Андрей, облизывая пальцы после черешневого варенья, бросил: «Ты думаешь, дядько Коля просто так свою долю фабрики отдал?». За окном грохотал трамвай №18, пока они спорили о переделе акций «Славутича» — кондитерки, где до сихропахнет жженым сахаром возле
Сергей приехал в деревню на стареньком «Москвиче» после уведомления от нотариуса. В доме отца пахло затхлостью и свежей краской — Ольга уже начала ремонт, сдирая обои с матками 1979 года. «Ты даже яблоки эти ненавидел, — она пнула ведро с гнилыми плодами, — а теперь землю под коттеджи распродашь?» Сергей развернул договор с застройщиками: «Тебе сад, мне кредиты. Или ты за тридцать лет в городе забыла, как печку топим?» На кухне валялись открытки отца, адресованные незнакомой Лидии Петровне из
Анна Крутовская, вернувшись в родной город под Воронежем после смерти матери, обнаруживает в старом комоме писем от неизвестного «С.Л.». В разговоре с соседкой Марфой Петровной, поливающей герань на кухне хрущёвки, та бросает: «Твоя мама каждое воскресенье лилии на кладбище носила — не свои же с огорода рвала?» В мастерской брата Дмитрия, где пахнет олифой и металлом, Анна находит ключ от заброшенной теплицы за авторемонтной — там среди ржавых рамок цветут десятки белых лилий, как на могильной
В центре Киева, на Подоле, Оля втирает ладонью разводы на стекле своей кофейни «Серая чайка». За окном — хриплый гудок трамвая №18, который она ненавидит с детства. В дверь вваливается Макс, ее бывший, с потрескавшейся гитарой за спиной и пачкой старых писем в руках. «Ты жгла их на балконе, да? — тычет пальцем в желтые листы. — А я газовую плиту три дня чинил, воняло паленым». Оля отворачивается к кофемолке — щелчок, треск зерен, запах горькой арабики. Ей важно, чтобы в эспрессо было ровно 9
Олег, бывший журналист, копался в коробках на балконе киевской хрущёвки, которую ремонтировал вместе с женой Марьяной. Между потёртых обложек книг 90-х выпал конверт с письмами от отца, пропавшего после аварии на ЧАЭС. "Опять твои архивы?" — Марьяна переступила через разобранный шкаф, держа в руке свёрток с плиткой. "Тут про отца… Он писал, что боялся кого-то", — пробормотал Олег, разглядывая пожелтевшую фотографию: мужчина в защитном костюме стоял у треснувшего реактора.