Джон Ходиак

Джеймс Хартли, корреспондент из Чикаго, приезжает в Куала-Лумпур летом 1949-го. Его встречает Лина Махмуд, местная переводчица в поношенном платье с выцветшими розами — она водит его по рынкам, где в воздухе висит запах гвоздики и гниющих фруктов. «Здесь правду закапывают глубже, чем трубы водопровода», — бросает она, указывая на траншеи у доков, где рабочие с обмотанными тряпьем руками грузят
В Детройте, 1946-й. Инженер-ветеран Гарри Брэннок, с вечной сигаретой за ухом, ковыряет гаечным ключом в двигателе грузовика на заброшенном заводе «Редмонд Индастриз». Рядом — молодая чертежница Эдит Морроу, в платье с чернильным пятном на подоле, тычет пальцем в расчеты: *«Ты перепутал шаг резьбы на поршне. Опять».* По вечерам они толкутся в баре «Свинцовая труба», где механик Луи «Ключ»
Знаешь, иногда война — это как последний раунд в пьяной драке: все уже валятся с ног, но кто-то всё равно лезет вперёд, стиснув зубы. Вот декабрь 44-го — Германия уже на краю, Гитлер, как загнанный зверь, бьётся в конвульсиях. То ли отчаяние, то ли безумие — решил он врезать союзникам по-серьёзному, надеясь... Ну на что вообще можно надеяться, когда небо над тобой уже затянуто чёрным дымом от
Вот что получилось: Представь — 1941-й, мир в огне, а два американца, дирижер Джон и его приятель-менеджер Хэнк, вдруг рвутся в самое пекло — в СССР. Ну, типа, поддержать союзников, ага. И знаешь, что самое безумное? Среди всей этой каши с бомбежками и маршами Джон умудряется влюбиться в местную пианистку Надю. Представляешь? Она, кстати, не просто красотка — пальцы у нее над клавишами порхают,
Вот, представляешь: 1944-й, война бушует, а в океане тишина — только волны да тревога в животе. И тут бац! Немецкая подлодка как выстрелит торпедой — наш корабль вдребезги. Всё смешалось: грохот, крики, холодная вода за шиворот тянет. Мы, выжившие, втиснулись в эту проклятую шлюпку, что аж борта поскрипывают. Воды по колено, а до горизонта — ни берега, ни надежды. И тут... Видите ли, история-то с