Представь: пятнадцатилетний парень, Хайнц, весь в этой гитлерюгендовской форме — гордится, как павлин. Отец-герой, вечный пример: «Погиб за отечество, сынок!» И всё бы ничего, да вдруг — бац! — выясняет жуткую правду. Оказывается, кровь-то у него наполовину… еврейская. Ну как так-то? Всё рухнуло в один момент, понимаешь? Вчера ещё строем маршировал, а сегодня уже из гимназии сбегает, будто заяц
Знаешь, иногда натыкаешься на истории, от которых мурашки по коже. Вот как эта — про русскую поэтессу, которая вроде бы и жизнь прожила как стихотворение: резкие повороты, боль, свет сквозь трещины. Представляешь — эмиграция, разбитые надежды, а она вместо того чтобы сломаться, вдруг... становится монахиней. Но не в тихой келье, а прямо среди людей! Называется — «в миру», это ж как надо верить,
Знаешь, когда мне стукнуло девятнадцать… Боже, даже сейчас мурашки от этих воспоминаний. Не знаю, почему именно тот год врезался в память — может, потому что всё тогда было впервые? Вроде и не ребёнок уже, но до взрослости этой показной как до луны. Помню, как ветер в лицо бил, когда на мопеде гонял — руки дрожали не от скорости, а от этой дурацкой уверенности, что весь мир теперь мой. А потом